темную юбку до пола и хлопковую блузку с высоким воротником с пуговицами-жемчужинами и рюшами на воротнике и манжетах. Она тщательно причесалась и, облаченная в строгую закрытую одежду, словно в доспехи, спустилась вниз.
Рональд тоже переоделся. На нем были черные брюки и светло-бежевая рубашка с закатанными рукавами, обнажающими загорелые мускулистые руки. Взглянув на них, Милли невольно вспомнила о его силе и, почувствовав, как в ней что-то дрогнуло, разозлилась на себя.
Должно быть, она издала какой-то звук, потому что Рональд обернулся, и его брови удивленно поднялись.
— Очень торжественно, — произнес он.
— Ты ведь сказал, что хочешь, чтобы я сыграла для тебя? — быстро отреагировала она.
Его взгляд изучающе скользнул по ее фигуре.
— Ты что, лучше играешь в таком виде? — В его голосе сквозила ирония.
Ее подбородок слегка дернулся.
— Я всегда все делаю лучше, если тщательно подготовлюсь.
Он тихо засмеялся, и она еще сильнее напряглась. К счастью, Рональд не заметил охватившего ее волнения. Пожав плечами, он протянул ей бокал.
— Снова старого доброго вина? Или ты хочешь шерри?
— Нет, спасибо, — отказалась она.
— Вовсе не обязательно повторять эксцессы вчерашнего вечера. Просто составь мне компанию. Она отрицательно покачала головой.
— Не стоит, ведь мне играть, — сказала она. — Может быть, позднее. Если ты действительно намерен послушать мою музыку.
— Да, — ответил Рональд, помрачнев. Он налил себе вина и сделал большой глоток.
— Я сыграю тебе после ужина.
— А почему не сейчас? Она растерялась.
— Я… Мне бы хотелось поесть.
— Ужин еще не готов, и я бы хотел, чтобы ты сыграла прямо сейчас. — И, заметив ее растерянность, Рональд сухо добавил:
— Взгляни на проблему с другой точки зрения: ведь если ты сыграешь прямо сейчас, то быстрее покончишь с этим делом.
Она кивнула в знак согласия.
— Где твоя флейта? — мягко, но с оттенком неумолимости спросил он.
— В зале…
— Тогда пошли.
Прихватив с собой бутылку вина и свой бокал, он открыл ей дверь. Милли старалась успокоиться. Она никак не могла взять в толк, почему паникует, собираясь играть для какого-то любителя, ведь всю свою жизнь играла для настоящих профессионалов! Но кончики пальцев у нее вдруг похолодели.
Их шаги гулко отдавались в просторном, с высокими потолками зале. Рональд щелкнул выключателем и начал задергивать портьеры.
Милли тем временем установила пюпитр и вынула из футляра флейту. Затем она подошла к шкафчику с кассетами и через плечо спросила:
— Ты хочешь послушать только меня? Или что-нибудь более значительное?
Рональд подошел ближе и посмотрел на тщательно пронумерованные кассеты.
— Вот это коллекция! — восхищенно присвистнул он. — Аккомпанемент на любой случай.
— Эти записи не продаются в магазинах, — пояснила Милли. — Пит готовил их для различных семинаров и тому подобных встреч, которые проводит уже в течение многих лет. А часть из них я записала сама в то лето, когда мы с доктором О'Флаэрти работали здесь.
Казалось, Рональд не слушает ее объяснения. Он просмотрел отпечатанный на машинке каталог и заметил:
— У твоего отчима неплохой вкус. Ничего не ответив на эту реплику, Милли нашла нужную кассету и включила магнитофон.
— Тебе не нужна моя помощь?
— Я умею обращаться с техникой, это часть моей профессиональной подготовки.
Она тщательно отрегулировала уровень звука. Рональд хмыкнул.
— Вижу. — Он огляделся. — Хорошо. Готовь аппаратуру, а я займусь освещением.
Он взял три стоявших за роялем высоких канделябра, в которые уже были вставлены длинные белые свечи, и расставил их полукругом вокруг пюпитра, затем достал из кармана брюк зажигалку, и через мгновение языки пламени заплясали, словно живые.
Милли вновь ощутила улегшееся было волнение и отвернулась, пытаясь сконцентрировать внимание на аппаратуре. Рональд прошел к дверям зала, выключил свет и вернулся обратно, гулко стуча каблуками по деревянному полу. Взяв один из покрытых позолотой стульев, он поставил его в центре и сел на него верхом, положив руки на спинку, вырезанную в форме лиры.
— Готова?
Была ли в этом вопросе насмешка? У Милли не было полной уверенности на этот счет. Она почувствовала себя еще более беззащитной и, хотя ноты были абсолютно не нужны ей, преувеличенно долго возилась с ними, надеясь, что привычные движения помогут унять дрожь в руках. Наконец она поднесла флейту к губам и взяла несколько пробных нот.
— Готова, — тихо проговорила она, нажала кнопку воспроизведения и замерла в ожидании аккордов.
Насыщенные звуки фортепьяно наполнили всю комнату. Шону нравилось аккомпанировать ей. Милли хорошо помнила тот день, когда они сделали эту запись. Ей было всего семнадцать, и она уже начала влюбляться в него.
Но Шон никогда ничего не говорил ей о своих чувствах. Затем он уехал в Штаты, а она в течение восьми лет усердно поддерживала разгоревшееся в ней тем летом пламя любви.
Восемь лет, думала Милли, вслушиваясь в прекрасные звуки, мягко струившиеся по залу. Целых восемь лет! Когда, вернувшись, Шон стал ее преподавателем в колледже, она решила, что это знак судьбы. Он учил ее музыке, водил в концерты, после чего они сидели в небольших ресторанчиках, где он не отпускал ее руку даже во время еды. Он говорил, что любит ее, и явно добивался близости с ней. Лишь по чистой случайности они не стали любовниками, прежде чем Милли узнала о его жене и детях.
Вступление закончилось. Она подняла флейту к губам… и тут же забыла и о таинственности этого пустого зала с единственным слушателем, и о событиях последних дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47