Шкаф ненадолго пришел в сознание перед рассветом седьмого дня. Он не сразу понял, где находится, и как сюда попал. Попытки разобраться в своем состоянии заняли еще больше времени. Его правая нога оказалась в гипсе. Правое предплечье, кисть и бедро были забинтованы, как у мумии, а грудь и плечи обмотаны марлей. Какой-то жесткий воротник сдавливал шею и неприятно щекотал подбородок.
Ему было плохо. Очень плохо. Но, как ни странно, боль казалась чем-то далеким и второстепенным.
Лекарства, — решил Шкаф. Должно быть, его накачали лекарствами. Он смутно припоминал какой-то разговор о дозировке морфия. Похоже, наркотики сделали свое дело. Физической боли он не чувствовал. Другое дело — боль душевная. Морфий явно ударил ему в голову. Сейчас ему казалось, что кто-то из работников больницы хочет его смерти.
Шкаф попробовал повернуться. Тело отказывалось повиноваться. Он застонал, вцепившись в одеяло пальцами здоровой руки. Холодный пот выступил у него на лбу и над верхней губой.
— Шкаф? — окликнул его чей-то заспанный и неуверенный голос.
Его сердце забилось быстрее. Спустя пару секунд он слегка повернул голову, боясь, что это окажется галлюцинацией. Как он мог услышать…
— Шкаф? — голос больше не был заспанным. Теперь в нем появилась отчаянная надежда.
Внезапно возле него оказалась Кизия. Шкаф заметил за ее спиной что-то вроде кушетки с кучей смятых простыней и придавленной подушкой.
Она ночевала в его палате. Кизия Лоррейн Кэрью дежурила у его постели, словно ангел-хранитель.
Присматривала за ним.
Ждала, пока он проснется.
Склонившись над кроватью, Кизия легонько прикоснулась к его щеке кончиками пальцев. Казалось, она хочет убедиться, что это не сон. Затем она протянула руку и зажгла лампочку над его головой. Шкаф моргнул от вспышки света.
— Ох, Шкаф, — прошептала она. Слезы текли у нее по лицу и капали с подбородка. Ее веки припухли, белки глаз сильно покраснели. Шкаф никогда еще не видел ее такой исхудавшей. Выглядела она так, словно не ела и не спала несколько дней. — Ох, Шкаф. Слава Богу.
— Ки…зия. — Шкаф с трудом произнес ее имя. Он умолк, переводя дыхание. Ему не хотелось, чтобы она плакала. Это разрывало ему сердце. — Не надо…
Кизия его остановила, нежно поднеся пальцы к его губам. Затем она улыбнулась счастливой, лучезарной улыбкой.
— Не пытайся говорить, маленький, — хрипло сказала она. — До прошлой ночи у тебя была трубка в горле, и, наверное, осталось раздражение.
— Я… — Внезапно он заметил, что на Кизии надета его оранжевая футболка с надписью «Горячая штучка», запачканная и сильно измятая.
— Тсс. Тсс. — Она снова коснулась его губ. Ее топазовые глаза блестели, словно драгоценные камни. Пальцы дрожали. — У нас впереди много времени. Все наладится, Шкаф. Ты снова с нами… и теперь все будет хорошо.
Через шестнадцать дней после поступления в больницу Шкаф узнал, что его ждет. Он очень тщательно выбрал время для откровенного разговора с врачом, постаравшись, чтобы мамы и Кизии не было рядом. Ему хотелось… было необходимо… самому узнать правду о своем будущем.
Медицинское заключение было неумолимым. Он поправится со временем, но никогда уже не станет таким, как прежде. Сколько бы он ни старался, полное исцеление невозможно. До конца дней ему придется жить со шрамами на коже и с поврежденным позвоночником.
Вывод: с работой в пожарной охране покончено навсегда.
Хотя терапевт закончил разговор на радостной ноте и всем своим видом выражал надежду на лучшее, Шкаф мог думать только о том, что больше непригоден к своей любимой работе. Профессия, в которой он был лучшим среди лучших, оказалась для него закрытой. Размышляя над тем, что делать дальше, он вспомнил собственные слова, сказанные в тот памятный вечер, когда он отвозил Кизию домой и впервые поцеловался с ней по-настоящему.
«Малыш, — сказал он. — Малыш, выслушай меня. Я больше, чем ты. Так получилось, и никто из нас не может это изменить. Но разве ты не понимаешь? Я знаю, что означает мой рост. Я знаю свою силу. Это… ну, это мой природный дар. Такой же, как и голос. Моя сила помогает мне спасать человеческие жизни, Кизия. Я ценю ее. Я никогда не направляю ее против людей. И никогда, никогда не воспользуюсь ею, чтобы обидеть тебя.»
Шкаф закрыл глаза, испугавшись, что расплачется, как ребенок.
Он говорил своей любимой женщине, что ценит свою силу. И это было правдой. Но он не говорил, как сильно гордится ею. Осознание своей физической мощи доставляло ему искреннее удовольствие. Ему нравилось входить в комнату, и чувствовать себя самым большим и сильным мужчиной из всех. Он верил, что всегда будет таким.
И Кизия таким его воспринимала. Потому что, хоть и нервничала иногда, но все же вид его богатырской фигуры частенько ее возбуждал. Шкаф видел… чувствовал… как она следила за ним пару недель назад на строительстве детской площадки. Он еще и повыпендривался перед ней, снял рубашку и поиграл мускулами. Он знал, что у нее текут слюнки, и это его самого заводило. Если бы Кизия внезапно не испугалась, всем ясно, чем бы это закончилось.
А теперь…
В дверь больничной палаты постучали. Секунду спустя на пороге возник Джексон Миллер.
— Привет, Шкаф.
— Привет… Джексон. — Он мысленно встряхнул себя, чтобы собраться с духом.
— Ты занят?
Зная, какого ответа от него ждут, Шкаф иронически хмыкнул.
— О, да. Совсем делами завалили. К Олимпиаде, видишь ли, готовлюсь. Прилег отдохнуть ненадолго. Но через пару минут буду с шестом прыгать.
Джексон усмехнулся и вошел в палату. Шкаф как-то раньше не обращал внимания, какая энергичная у него походка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45