Лето осталось позади, но все еще было очень тепло. Все время жарило солнце, листья в саду пожелтели, а прудик почти высох.
После нескольких недель, проведенных на море, моя спальня казалась меньше, но все остальное было таким же, как раньше. Я долго рассматривала себя в большом зеркале. Ничего не изменилось, даже в уголках рта или глаз не появилось никаких морщинок. Это было молоденькое загорелое личико с довольно-таки красным обгорелым носом. Тело тоже ничего не показывало. Ничего. Я легла на кровать и уставилась в потолок. Сколько уже дней кряду я чувствовала себя умирающей? Неделю, не больше. Неужели это навсегда? Мне надо было выплакаться. Я лежала и ждала, прислушиваясь, как в отдалении стучит мячом Джон. И наконец через час в груди что-то екнуло, а потом вдруг я зарыдала. Рыдать, упиваясь своим унижением, было довольно приятно. Жалеешь себя, распаляешься, снова жалеешь, пока не успокоишься, обновленная, как после долгого крепкого сна.
Когда я встала и умылась, я ощущала только освобождение и облегчение. Все кончилось. Кстати, сцена с Верти не была даже настоящей сценой. Когда она в ту ночь пришла домой, я дожидалась ее, сидя целиком одетой на своей кровати. Когда она появилась, я попросила ее закрыть за собой дверь, сказала, что видела ее днем с Френсисом. Она окаменела, а потом спросила:
— Ты сердишься, да? Но это же ничего не значит — маленькое развлечение. Мы немножко повеселилась, вот и все.
— Я не сержусь, — ответила я. — У меня нет права ни на твою жизнь, ни на жизнь Френсиса.
— Нет, — согласилась она с облегчением. — Как мило с твоей стороны воспринимать все именно так, а я, наверное, поступила не очень честно. Прости, Хелен, я виновата.
— Не стоит, — отозвалась я, забирая постельное белье. — Сегодня я буду спать на веранде. Кстати, я уже сказала папе, что ты завтра уезжаешь.
— Ах вот как! — воскликнула она. — Но это же было случайностью. Мы просто гуляли по берегу…
— Хватит, Верти. Не надо ничего говорить. — Выходя, я последний раз обернулась. — Хочу только добавить, что ты самая подлая и гадкая тварь, которая рождалась на свет. Спокойной ночи.
На следующее утро мы не обменялись ни словом. Когда я села завтракать, она не подняла глаз от своей тарелки. Мама говорила, что глупо уезжать так неожиданно, но я сказала, что Верти надо купить какие-то учебники, и она не стала возражать против такой версии. Я выиграла — это было маленькой компенсацией за предательство и унижение.
Что я думала о Френсисе? Пусть это не покажется странным, но я испытывала к нему некоторую благодарность. Он дал мне так много. Но в то же время он разбудил в моей душе что-то дикое, холодное и жестокое, за что должны были расплатиться позже совсем другие люди. Я решила извлечь из этой печальной истории урок — больше никто не захватит меня врасплох, теперь я собиралась всегда быть настороже против всех и всего. Другие люди, другие мужчины должны были расплатиться за боль, которую он мне принес. Как было этого добиться? Я должна была воспитать каменное сердце и тело, на которое все бы смотрели с упоением, но не смели трогать.
На ком было сорвать дурное настроение, кому причинить боль? Это должен был быть кто-то любимый, чтобы ему действительно стало больно. Я вспомнила про Нелли. Я знала, что она хорошо относится ко мне, и сама любила ее. В тот же вечер я спустилась в ее комнату, как делала довольно часто. Она листала какой-то еженедельник и сразу подняла на меня добродушные глаза.
— Почему ты не вычистила утром мои туфли? — спросила я без предисловий.
— Я чистила, дорогая, — ответила она. — Протри глаза.
— Разве тебе плохо платят за то, чтобы ты чистила мне туфли? — поинтересовалась я, прислонившись к дверному косяку.
— Да, я знаю. И не жалуюсь.
— Может, тебе не приходилось чистить обувь в своей родной деревне? — заметила я. — Наверное, там ты ходила только за поросятами?
Тут она посмотрела на меня с настоящим любопытством, но ничего не ответила. Я знала, что на родине у нее остался парень, с которым она переписывалась, а потому продолжила:
— Что-то давно ничего не слышно о твоем приятеле, а Нелли? Наверное, он давно спит с другой, пока ты листаешь здесь журналы.
Тогда Нелли встала. Ее лицо, обычно такое дружелюбное и веселое, стало жестоким и злым. Он сделала ко мне два шага и ударила по лицу так сильно, что я упала и ударилась головой о шкаф. Она снова села и взяла в руки журнал.
— Тебе не стоило это говорить, Хелен. Это подло. И больше не будем об этом вспоминать.
— Но я хотела сделать именно подлость, — крикнула я. — Подлость! Подлость!
— Садись и рассказывай, что случилось, — сказала она, указывая мне на кровать.
— Не буду.
— Ну хорошо, просто сядь, и мы поговорим. Поговорим о чем-нибудь другом.
И в следующую секунду я уже стояла на коленях перед ее креслом, уткнувшись лицом ей в колени.
— Прости, Нелли, — рыдала я, — Я ничего не имела в виду, правда.
— Конечно, нет. Мы говорим массу всего, что вовсе не хотим произносить и о чем даже не думаем. Только не лежи на полу — дует, садись на кровать.
— Ты пообещаешь забыть все, что я сейчас сказала?
— Уже забыла.
Я села на кровать и успокоилась, пока она делала вид, что углубилась в журнал. «Как трудно обидеть человека, если ты поставил себе это целью, — думала я, — и как это просто, если ничего не замышляешь.»
В тот вечер я долго просидела у Нелли. Я сварила ей кофе, а себе чай, и мы болтали, болтали обо всем. Она даже заставила меня пару раз улыбнуться своим непосредственным замечаниям. Но о главном я ей так и не сказала. В ее тесной комнатке просто не было места для истории о Верти и Френсисе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29