Я рассказала Михаэлю, как бабушка пыталась отравить мне жизнь в школе Искусств и о письме к Агнессе.
– Скоро ты освободишься от нее, – сказал Михаэль, опустив вниз глаза и сжав мои пальцы, – и люди подобные ей не смогут причинить тебе вред никогда.
– О, Михаэль, – сказала я, – мне не дождаться этого дня.
– Хорошо, это может наступить раньше, чем ты думаешь.
– Михаэль, – я почти вскочила со своего места, – что ты хочешь сказать?
– Я не должен говорить тебе этого, – ответил он, маленькая напряженная улыбка играла на его лице, – но есть возможность пристроить тебя на новый сезон в Бродвей.
– Михаэль! – Я думала, что мне станет плохо, сердце готово было выпрыгнуть из груди, так велико было мое волнение. Я, на Бродвее? Уже?
– Все еще не определено, – предупредил он, – это только возможность. Мы еще должны поработать над твоим голосом. Петь на сцене это совсем не то, что петь в местной средней школе в день образования США.
– О, я понимаю, конечно. Но я буду работать интенсивно, очень интенсивно, Михаэль, я действительно буду!
– Я знаю, что будешь, – сказал Михаэль и пожал мне руку, – это у тебя в крови. Поверь мне.
Михаэль оплатил счет и мы покинули ресторан, всю длинную дорогу обратно я мечтала о Бродвее, перескакивала из одной грезы в другую. Кто думал, что предсказания мамы Лонгчэмп когда-нибудь сбудутся!
Я знала, что все эти годы она старалась забыть историю с похищением, она верила в то, что я ее дочь, но не могла жить с ложью и с чувством вины и поэтому придумала историю о чудесном пении птиц.
– Птицы вложили песню в твои уста, – говорила она мне, – настанет день, когда люди услышат твою песню и поймут, что это самое прекрасное мгновение в их жизни.
Этот день приблизился раньше, чем я могла вообразить. «Мама, – думала я, – мой голос будет намного красивее, чем ты мечтала».
Время нашей совместной с Михаэлем жизни пролетело чересчур быстро. Настало утро последнего дня.
Я отказывалась открыть глаза, чтобы столкнуться с реальностью. Мы с Тришей планировали, что я должна взять такси и встретить ее, когда прибудет автобус. Потом мы с Тришей взяли бы такси и вместе приехали домой, так чтобы Агнесса считала, что мы не расставались все каникулы.
После того, как я сложила чемодан, мне осталось только с сожалением оглядеть квартиру Михаэля. Лучи яркого рождественского солнца пробивались сквозь шторы, заставляя сверкать игрушки на нашем дереве, все таком же зеленом, даже упаковочная бумага, оставшаяся лежать под ним, казалась нарядной.
– Было все замечательно, – сказал мне Михаэль в дверях. – Не думай об этом как о конце, – он закрыл глаза, наполненные слезами, – думай как о начале. – Он поцеловал меня и прижал к себе, мое горе было столь велико, что я не могла говорить.
– Теперь ты получишь небольшой отдых, моя маленькая фея, – предупредил он. – Будет много работы, когда откроется школа.
– Я буду работать, я люблю тебя, Михаэль, – прошептала я. Его глаза повеселели, и мы расстались.
Я приехала на станцию рано, села на скамью и читала журнал, пока не прибыл Тришин автобус. Она вышла из автобуса, ее длинный красный шарф развевался на ветру.
– Расскажешь мне все, – сказала она, после того как мы поцеловались. – Что вы делали? Куда вы ходили? Держу пари, что каждый вечер он водил тебя в ресторан.
– Нет, чаше всего мы были просто вдвоем, – сказала я и описала, какой обед приготовила в день Благодарения.
Я показала ей медальон.
– Красивый, – сказала Триша, – из какой песни здесь написаны слова?
– Ах, – вздохнула я, поняв, что Триша могла бы и знать песню Михаэля, – так, нечто личное. – Мы не нашли такси и отправились домой пешком.
Триша не хотела, чтобы нас поймали на деталях, поэтому мы проговорили все еще раз.
– Если Агнесса спросит, – говорила Триша, – то у нас было десять человек за обедом Благодарения, мы ели утку и пирог.
– Это доказывает, что обед был замечательным, – сказала я, теперь настало мое время завидовать Трише, ее теплому семейному столу.
Мы были удивлены, когда застали Агнессу, дожидающуюся нас в коридоре. Очевидно она вышла, как только заслышала наши голоса. Но один ее взгляд заставил похолодеть мое сердце. Лицо ее было бледным. Никакой помады, никакого макияжа, ничего Ее волосы были зачесаны назад и собраны в пучок, на сей раз нельзя было сказать, играла ли Агнесса очередную роль или нет.
Что-то новое, подумала я, она играет присутствие на похоронах.
– Вы лгали мне!
Мы с Тришей переглянулись.
– Лгали?
– Ваша мать позвонила два дня назад. Она не знала, что вы поехали к Трише. Вы отправились, не получив разрешение семьи. Я чувствовала себя идиоткой, – добавила Агнесса прежде чем я что-либо могла ответить. Она стояла и мяла белый шелковый платок в руках. – Я вам отплачу, я верила вам, когда вы сказали, что получили разрешение. Я не должна была быть такой наивной! – на одном дыхании выпалила Агнесса Моррис. – Я ожидаю звонка от вашей бабушки каждую секунду, – она заплакала.
– Она не позвонит, – успокоила ее я, – моя мать, положив трубку, сразу все забывает. Она говорила, что лечится от склероза, когда звонила в последний раз, с ней подобное случается часто, – я твердо посмотрела в глаза Агнессе, сама удивляясь, как легко вру. Но могла бы предусмотреть это.
– Ох дорогая, – сказала она, не отказываясь от стиля высокой трагедии, – я не знаю, что и подумать.
Это случалось и прежде. Бабушка Катлер уже привыкла.
– Ох, как мрачно, – сокрушалась Агнесса, – ваша мать так мила, никто бы не подумал, что она настолько больна.
– Никто, никто, – сухо подтвердила я, но Агнесса не заметила моего сарказма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89