Вечерний солнечный свет играл в лениво ползущих облаках, но мама так задернула шторы, что даже когда его лучи проникали внутрь, они не приносили тепла и радости. Когда я вошла, мама медленно, с большим трудом села в кровати.
Она явно не причесывала свои волосы весь день. Пряди свисали по обе стороны лица и завивались на макушке. Она мыла волосы почти каждый день, поэтому они блестели, словно черный шелк.
– Для женщины волосы – ее драгоценная корона, – много раз говорила она мне. И даже когда она чувствовала себя очень усталой, чтобы причесать их, всегда просила меня сделать это.
Мама не нуждалась в макияже. У нее всегда было гладкое лицо с розовыми губами. Глаза сверкали, словно полированный черный оникс. Я так хотела быть похожей на нее и считала, что природа была несправедлива ко мне.
До болезни мама всегда держалась прямо и ходила развернув плечи, величаво и грациозно, словно индейская принцесса, как говорил папа. Сейчас она сидела сгорбившись, опустив голову, ее руки бессильно лежали на коленях, она глядела на меня печальными, стеклянными глазами, оникс потускнел, шелковые волосы превратились в паклю, лицо поблекло и побледнело, губы стали почти бесцветными. Скулы выдавались, а ключицы, казалось, вот-вот проткнут истонченную кожу.
Я захотела рассказать о Филипе, но Ферн потянулась ко мне и стала лепетать мое имя.
– А где папа и Джимми? – спросила мама.
– Они пошли купить кое-что из продуктов в бакалею. Папа решил, что я должна сразу идти домой, чтобы помочь тебе с Ферн.
– Я рада, – мама глубоко вдохнула. – Малышка так утомила меня сегодня.
– Не только в ней дело, – осторожно проговорила я.
– Можешь дать мне стакан воды, дорогая? У меня пересохли губы, – попросила мама.
Я принесла ей воды и смотрела, как она пьет. Ее адамово яблоко выступало, словно поплавок на леске удочки.
– Ты давно обещаешь, что пойдешь к доктору, если тебе не станет лучше от настоев трав. И что же, тебе не стало лучше и ты не собираешься выполнять свое обещание. – Мне было неприятно говорить с ней об этом, но я полагала, что теперь это необходимо.
– Это всего лишь затянувшийся кашель. У меня была кузина в Джорджии, у которой простуда держалась почти год, пока отпустила.
– Что ж, она, как и ты, страдала целый год напрасно.
– Ладно, ладно. Ты становишься хуже, чем бабушка Лонгчэмп. Когда я была беременна Джимми, она не оставляла меня в покое ни на минуту. Все, что я делала, было неправильно. Когда я родила, почувствовала настоящее облегчение, словно скинула ее со своей спины.
– Бабушка Лонгчэмп? А я думала, что ты родила Джимми в дороге, у фермерского дома.
– Что? Ах, да. Так и было. Я имела в виду, пока я не покинула ферму.
– Но разве вы с папой не уехали сразу после того, как поженились?
– Не сразу. Вскоре после этого. Хватит допрашивать меня так настырно, Дон. Я не способна сейчас думать, – отрезала она. Это было не похоже на нее, но я вообразила, что это из-за ее болезни.
Я подумала, что следует сменить тему. Я не хотела делать ее несчастной, пока она все еще так сильно страдает.
– Ты только представь, мама! – сказала я, качая Ферн. – Я собираюсь петь соло на концерте! – с гордостью заявила я.
– Правда? Господи, как же хорошо, как хорошо! Она прижала руки к груди. Даже когда она не кашляла, она выглядела так, словно ей было трудно дышать, особенно, если что-то вызывало ее удивление или она делала какое-то движение слишком быстро.
– Ну, разве это не чудесно! Я знала, что ты еще покажешь всем этим богатым людям, что они ничуть не лучше тебя. Подойди ко мне, я обниму тебя.
Я опустила малышку Ферн на кровать, и мы с мамой обнялись. Ее тонкие руки обхватили меня так сильно, как только они могли, я почувствовала ее ребра сквозь сбившуюся рубашку.
– Мама, – глаза мои наполнились слезами, – ты так сильно похудела.
– Не так уж и сильно, и мне надо было сбросить несколько фунтов. Я поправлюсь опять очень скоро, вот увидишь. Знаешь, когда женщина в моем возрасте хочет набрать вес, ей достаточно только нюхать пищу, – пошутила она и поцеловала меня в щеку. – Прими мои поздравления, Дон, дорогая. Ты уже сказала об этом папе?
– Да.
– Я уверена, что он уже надулся от этого.
– Мама, я хочу попросить тебя об одной вещи, в связи с концертом.
– Да?
– Поскольку это совсем особый случай и все такое, как ты думаешь, можно будет Филипу Катлеру заехать за мной и отвезти меня? Он обещает вести машину осторожно и…
– Ты спросила об этом папу? – спросила она.
– Угу, он сказал: «Посмотрим». Но я думаю, что если ты разрешишь, он тоже согласится.
Она вдруг встревоженно взглянула на меня.
– Это недолгая поездка, мама, и мне действительно так хочется поехать с Филипом. Другие девочки моего возраста ездят кататься и ходят на свидания, но я не жалуюсь…
Она кивнула.
– Я не могу запретить тебе взрослеть, Дон, да и не хочу. Но я не хочу, чтобы у тебя было что-то серьезное с этим мальчиком… вообще с любым мальчиком. Не будь похожей на меня и не губи свою юность.
– О, мама, я же не собираюсь выходить замуж. Я всего лишь собираюсь на весенний концерт. Ну что в этом плохого? – умоляла я.
Мама кивнула в знак согласия. Она выглядела обессиленной и постаревшей.
– О, мама, спасибо тебе! – Я снова обняла ее.
– Дон, возьми меня, – ревниво позвала Ферн. – Дон, возьми!
– Ее Высочество зовет, – сказала мама и тут же снова откинулась на свою подушку.
Я была в смятении от счастья, что пойду на свидание, и от печали и боли за маму.
Мистер Мур решил удвоить мои уроки на остаток этой недели. Наконец наступил день концерта. В перерыве на ланч мистер Мур играл на фортепьяно, а я пела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107