Это была любимая фраза Барта.— У мамы страшная простуда, — сказал я так же некстати, как и она. — Спасибо вам за конфеты и за то, что вы только что сказали. Я знаю, что маме сразу станет легче, когда она узнает о вашем решении не забирать меня. — Я усмехнулся и поцеловал ее в худую щеку. — А потом, разве нельзя меня поделить между вами? Если вы не будете задевать ее за живое, не станет и она. Мама — чудесный человек. Ни разу она и не обмолвилась о каких-нибудь недоразумениях между вами.Успокоенный, я уселся в кресле поудобнее и скрестил ноги.— Мадам, я просто в ужасе. Дела в нашем доме принимают дурной оборот. Поступки Барта становятся все более дикими. Мама заболела от этого холода, а папа выглядит таким несчастным. Кловер умер. Эмма перестала улыбаться. Приходит Рождество, но в этом году не чувствуется никакого праздника. Если это будет продолжаться, мне кажется, я сойду с ума.— Ха! — фыркнула она, опять становясь самой собой. — Жизнь всегда такова. Двадцать минут несчастья в ней приходится всего на пару секунд счастья. Поэтому будь всегда благодарен судьбе за эти краткие мгновения и цени их, цени любое счастье, какое можешь поймать неважно, какой ценой.Я фальшиво улыбнулся. Внутренне я был страшно расстроен. Ее циничные слова только добавили горечи— И такова вся жизнь? — спросил я.— Джори, — сказала она, приблизив ко мне свое старое морщинистое лицо, — подумай сам: если бы не было облаков, замечали бы мы солнечный свет?Я сидел в ее мрачном кабинете и начинал находить в этой печальной философии некоторое утешение.— Ну что ж, я понял вас, Мадам. И простите меня за сказанное.Она с болью прошептала:— Прости и ты меня.Я обнял ее: мы пришли к желанному компромиссу.Всю дорогу домой я умирал от желания открыть коробку с шоколадом.— Папа, — начал я, — Мадам посылает маме эти конфеты в знак примирения, как я понимаю. Он с улыбкой взглянул на меня:— Это хорошо.— Странно, что мама так долго болеет. Она никогда не болела дольше, чем дня два. Не кажется ли тебе, что она выглядит усталой?— Это все от писанины, от этой проклятой писанины, — проговорил папа, включая дворники, следя за интенсивным движением и сигналом поворота. — Было бы хорошо, если бы дождь перестал. Она плохо переносит дождливую погоду. Потом, она часто засиживается до утра, а утром снова встает, да еще пишет вручную, боясь, что звук машинки разбудит меня. Когда свеча тает с обеих концов, то она кончается быстрее, и так случилось с ее здоровьем. Сначала то роковое падение, а затем жестокая простуда. Потом — Барт с его проблемами. Да и у тебя есть проблемы. Джори, ты теперь знаешь нашу тайну. Мы с мамой обговаривали эту тему вдоль и поперек, да и с тобой мы часами говорили об этом. Можешь ты простить нас? Разве я не объяснил тебе все, чтобы ты понял?Я склонил голову, чувствуя неловкость и стыд:— Я пытаюсь понять.— Пытаешься? Разве это так сложно? Разве я не рассказывал тебе, как мы росли — четверо в одной комнате, предоставленные сами себе; как взрослели и видели из всех людей лишь друг друга…— Но папа, когда вы убежали и нашли приют у дяди Пола, отчего тогда ты не нашел себе кого-нибудь другого? Почему именно ее?..Он вздохнул:— Я полагал, что объяснил тебе, что я чувствовал по отношению к женщинам. Как только мне было тяжело, твоя мать всегда была рядом. Моя собственная мать предала нас. Когда ты молод, некоторые мысли ни за что не выбить из головы. Прости меня, если тебя неприятно поразило то, что я не в силах никого любить, кроме нее.Что я мог сказать? Я не мог понять этого. В мире тысячи, миллионы прекрасных женщин. Я подумал о Мелоди. Скажем, если она умрет, то смогу ли я найти другую? Я думал и думал об этом, а тем временем папа замолчал, и его рот образовал угрюмую складку. А дождь все лил и лил без конца…Казалось, отец прочитал мои мысли. Да, думал я, жизнь не стоит на месте, и если случится такое несчастье, что я потеряю Мелоди, что не будет надежды увидеть ее вновь, я рано или поздно встречу другую, и она займет ее место…— Джори, я знаю, о чем ты думаешь. У меня были годы на то, чтобы обдумать, отчего же все-таки я люблю только свою сестру и никого больше. Может быть, я утерял веру в женщин вообще, после того, как наша мать обошлась с нами, и находил участие только в сестре. Это она спасала меня от отчаяния все эти годы лишений. Это она сотворила из одной-единственной комнаты целый дом. Она была для Кори и Кэрри матерью. Это она украсила, как могла, нашу комнату, поставила стол, застилала наши постели, стирала наше белье, развешивала его на чердаке… но более всего меня очаровало в ней то, как она танцевала там, на чердаке. Эти танцы запали мне в сердце навсегда. Когда я, затаясь в тени, смотрел, как она танцует, мне казалось, что она танцует лишь для меня. Я любил мечтать, что она моя принцесса, и надеялся, что и я — принц из ее грез. Я тогда был романтиком, гораздо более, чем она. Твоя мать совсем иная, чем большинство женщин, Джори. Она может цвести даже в обстановке ненависти. Я — нет. Мне нужна любовь или я умру. Когда мы очутились у Пола, она уже флиртовала с ним, желая, чтобы он разрушил наши с ней отношения. Она вышла за твоего отца, когда сестра Пола, Аманда, наврала ей про брата. Она была хорошей женой. Но когда твой отец был убит, она сразу же уехала в горы Виргинии, чтобы осуществить задуманную месть. Как ты уже понял, Барт — сын второго мужа нашей матери, а вовсе не Пола, как мы говорили вам. Мы должны были солгать, и это была ложь во спасение. А уже после того, как твоя мать вышла замуж за Пола, а он вскоре умер, после этого она пришла ко мне. И все те годы я ждал, я интуитивно чувствовал, что она будет моей, если я сохраню пламя своей первой любви и буду верить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107