Никогда еще она не била меня. До этих пощечин она всего несколько раз шлепала меня — и это за всю жизнь. А теперь она поступает так, как поступали с маленьким Малькольмом. Теперь я был на самом деле, как Малькольм.Дверь скрипнула, и я услышал, как она взбирается по узким шатким ступеням. Рот ее был сжат в угрюмую складку, и она будто заставляла себя глядеть мне в глаза. Никогда не думал, что она бывает такой злой.— Снимай штаны, Барт.— Нет!— Делай, как я говорю, или твое наказание будет много хуже!— Нет. Ты не смеешь бить меня! Попробуй только тронь, и я дождусь, когда ты будешь в балетной школе, вот тогда посмотришь, что я сделаю с Синди! Эмма не сможет мне помешать. Я убегу, пока она будет соображать, что делать. А полиция не заберет меня, потому что я несовершеннолетний!— Ну, Барт, это уж слишком.— Но это еще не все, что я сделаю, если ты Тронешь меня!Она растерялась. Не смеет прикоснуться ко мне. Подняла тонкие бледные руки к горлу и прошептала:— О, Боже… Надо было мне знать, что ребенок, зачатый таким образом, обернется против меня… Барт, мне так жаль, что твой сын такой монстр…Монстр? Это я — монстр?Нет — это она монстр! Она делала со мной то же самое, что мать Малькольма сделала с ним. Запереть на чердаке… Я ненавидел ее теперь так же сильно, как раньше — любил.Я закричал:— Ненавижу тебя, мама! Хочу, чтобы ты умерла!Тогда она отвернулась со слезами на глазах и убежала.Но обернулась все-таки, чтобы запереть меня в этом темном, затхлом месте, которое я ненавидел и боялся. Ну что ж, стану сильным, как Малькольм, и таким же безжалостным. Она за это заплатит. Я заставлю ее заплатить. Я ведь просто хотел, чтобы она снова была хорошей, и чтобы любила меня чуть больше, чем Синди и Джори. Я заплакал. Но все еще будет по-моему.Придя домой, папа узнал о происшедшем и отлупил меня ремнем. Мне понравилось, что он не обращал внимания на мои просьбы и извинения.— Ну что, больно? — спросил он, когда я натянул штаны.— Не-а, — я улыбнулся. — Чтобы сделать мне больно, надо повредить мне кости, но тогда полиция бросит тебя в тюрьму за истязание ребенка.Папа поглядел мне в глаза холодно и жестко.— Ты думаешь, что мы мягкие, добрые родители, и чувствуешь себя безнаказанным? — говорил он всегда спокойно. — Ты думаешь, что пока ты несовершеннолетний, на тебя нет управы, но ты ошибаешься, Барт. Мы все живем в цивилизованной стране, где люди должны подчиняться законам. Никто не смеет преступить закон безнаказанно, даже Президент. А самое тяжелое наказание для непослушных детей — запереть их, чтобы они не могли свободно гулять и играть.Я молчал. Папа продолжил:— Мы с мамой решили, что терпеть больше твое поведение нельзя. Поэтому, как только я договорюсь, ты поедешь на прием к психиатру. Если ты и тогда будешь упорствовать, мы оставим тебя на попечении врачей, которые найдут способ заставить тебя вести себя, как нормальный человек.— Вы не можете! — закричал я, напуганный тем, что меня запрут в сумасшедшем доме навеки. — Я убью самого себя!Папа строго посмотрел на меня:— Не убьешь. И не думай, что ты умнее нас с мамой. Мы с твоей мамой противостояли и не таким, как ты — десятилетний дерзкий ребенок. Помни это.А вечером, когда я лежал в постели, я услышал, как мама с папой кричат друг на друга. Кричат так, как я еще ни разу в жизни не слышал.— Как тебе пришла в голову мысль послать Барта на чердак, Кэтрин?! Неужели ты не понимаешь? Неужели нельзя было приказать ему оставаться до моего прихода в своей комнате?— Нет! Это не наказание. Он любит свою комнату. У него в комнате есть все, что нужно для удовольствия. А вот чердак — это не удовольствие. Я сделала то, что была обязана.— Обязана сделать? Кэти, или ты не понимаешь, чьими словами ты сейчас говоришь?— Ну что ж, — ледяным голосом проговорила мама, — разве я не предупреждала тебя: я — сука, которая всегда заботится только о себе.Они повезли меня к врачу на следующий же день. Посадили там в кресло и приказали ждать. Нас позвали. Мама с папой вошли со мной. За столом сидела женщина. Выбрали бы, по крайней мере, мужчину. Я сразу возненавидел ее за то, что ее волосы были такие же черные и блестящие, как у мадам Мариши на старой фотографии. Ее белая блузка вздымалась на груди так сильно, что я отвернулся, чтобы не видеть.— Доктор Шеффилд, вы с женой можете подождать за дверями, мы с вами поговорим позже.Я с тоской глядел вслед уходящим родителям. Никогда еще я не чувствовал себя так неуютно, как тогда, когда мы остались с ней наедине, и она посмотрела мне в глаза своими добрыми глазами, скрывающими темные мысли.— Тебе бы не хотелось быть здесь, правда? — спросила она.Я ничего не ответил.— Мое имя — доктор Мэри Оберман. Ну и что?— Посмотри, здесь на столе есть игрушки… может быть, ты что-то выберешь?Игрушки… я же не младенец.Я метнул на нее взгляд. Она отвернулась, и я понял, что она почувствовала неловкость.— Твои родители говорят, что ты любишь играть роль другого человека. Наверное, у тебя нет товарищей по играм?Конечно, нет. Но это не ее дело. Идиотка, я был бы последний простак, если бы рассказал ей о Джоне Эмосе, и что он мой лучший друг. Когда-то моим другом была бабушка, но она предала меня.— Барт, конечно, ты можешь продолжать молчать, но этим ты только принесешь еще большую боль тем, кто тебя любит. Но ведь и тебе сделали больно, тебе больнее всех. Твои родители хотят помочь тебе. Поэтому они привели тебя сюда. Ты должен сам себе помочь. Расскажи, что тебе приносит радость и счастье. Расскажи, что тебя тревожит, расстраивает. И нравится ли тебе твоя жизнь.Я не скажу ей ни нет, ни да. Ничего не стану говорить. Она начала объяснять, что люди замкнутые, которые ни с кем не делятся своими проблемами, могут себя разрушить эмоционально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107