— Отец в постели, с астмой, — сообщила она. Ни она, ни Пол не жалели, что старик не приехал: у него не лежала душа ни к зятю, ни к дочери, хотя он из трусости не говорил об этом прямо. — Доктор его не пустил. Оно и к лучшему.
Она подошла к платяному шкафу и открыла его, не спросившись у Пола; порылась в платьях Розы, провела рукой по верхней полке, одну за другой достала Розины сумочки и грудой свалила на постель. Каждую она переворачивала и встряхивала, но обнаружила только старую губную помаду.
— Что вы ищете? — с растущим беспокойством спросил Пол. Пожалуй, их обоюдной симпатии надолго не хватит, подумалось ему.
— Какого-нибудь объяснения, — ответила Матушка. — Письма, знака. Быть того не может, чтоб моя Роза ничего не оставила родной матери. Ни единого словечка.
Она разразилась долгими захлебывающимися рыданиями. Пол собрал сумочки, положил на полку, закрыл шкаф. На шкафу стоял чемодан, где Роза хранила всякие памятные мелочи; Пол уперся в него взглядом. Не имеет смысла показывать их ей, они все равно ничего не объясняют.
— Я же сказал вам по телефону, — произнес он. — Она ничего не оставила. Искать бесполезно.
Он поднял большой парусиновый саквояж, с которым она приехала, и почувствовал — тяжеловато для короткой поездки. Ему не хотелось, чтобы она задерживалась в гостинице: своим видом она напоминала ему о Розе и обо всех вопросах, оставшихся без ответа.
— Вам нужно отдохнуть, — сказал он тоном, исключающим возражения. — Наверху есть свободные комнаты.
Пол повел ее к лестнице. Матушка заметила, как износилась дорожка и как вылезает из-под прутьев на каждой ступеньке; не ускользнуло от ее внимания и то, что круглый плафон медной лампы у конторки дал трещину, а прозрачные каемки на матовых стеклах в парадной двери с год как не протирались. Появился в гостинице и запах, какого она не помнила, — вроде запаха старого камамбера, — и она вдвойне порадовалась, что муж не поехал.
На лестнице они разминулись с чернокожей парой — алжирцем-саксофонистом и его женой; на обоих были чуть слишком просторные пальто, оба обнажили в улыбке белые ровные зубы. Пол им кивнул, но Матушка остановилась и проводила их взглядом. Когда она была тут хозяйкой, чернокожих в гостиницу не пускали. Она удивленно воззрилась на Пола. Он ответил ей спокойным невыразительным взглядом. Он не собирался выслушивать от нее жалобы, повернулся, прежде чем она успела открыть рот, и пошел наверх.
Все двери, похоже, давно требовалось покрасить, и оттого они выглядели еще более безликими. Из-за одной доносилось гудение пылесоса. Пол распахнул соседнюю, и они вошли. На крохотном столике стоял кувшин молочного стекла, но цветов в нем не было. Пол опустил саквояж на середину постели, она осела, устало вздохнув пружинным матрасом.
— Бритвой? — спросила Матушка, и Пол поморщился. Он этого ждал, и все же вопрос застал его врасплох. Ответить значило почти то же, что поддаться приступу тошноты.
— Да, — тусклым голосом сказал он.
— Когда это случилось?
Пол решил один раз все ей рассказать, чтобы впредь не возвращаться к этой теме ни при каких обстоятельствах.
— Точно не знаю, — начал он, — я работал в ночную смену. Последний постоялец вернулся около часа. Я запер дверь и…
Он закрыл глаза и снова увидел эту картину: маленькая комната залита невероятным количеством крови, осевшая в ванне Роза, неприступная и суровая даже в своей кровавой смерти. Он не смог пройти дальше кровати — не потому, что зрелище оказалось ему не по силам, а из-за страха: он боялся бритвы — того, как способен ее употребить. Она бы могла его подготовить, движением ли, словом или как-то иначе смягчить удар или подсказать объяснение. Могла бы устроить так, чтобы горничная или портье Раймон первыми наткнулись на этот ужас. Хотела ли она уязвить его еще глубже, или ей было уже все равно? В любом случае это было чудовищно.
— Она покончила с собой вечером, — сказал он и поставил точку.
— А дальше?
Она повторяла как эхо; Пол понимал — на любые его слова обязательно последует новый вопрос.
— Я же вам говорил, — ответил он, вдруг теряя терпение. — Когда я ее нашел, то вызвал «скорую помощь».
Пол вышел в коридор, не дожидаясь, пока она заведется снова. Прямо напротив находилась та самая комната, ему показалось, что в ванне льется вода. Он прижался ухом к шершавой деревянной двери. Матушка начала распаковывать саквояж; до нее не дошло, что его нет рядом.
— После твоего звонка, — сказала она, — мы просидели всю ночь, говорили о тебе и о Розе.
Уж не оставила ли горничная кран открытым, подумал Пол. Вполне могла — назло или из опасения, как бы кровь не задержалась в стоке. Горничная была очень суеверной. Интересно, все ли она еще в комнате?
Он вернулся в комнату Матушки. Та аккуратно раскладывала на постели свои вещи — туалетные принадлежности, фланелевую ночную рубашку, черное платье для похорон. Последнее она наградила одобрительным взглядом.
— Отец говорил шепотом, — продолжала она, — словно это случилось в нашем доме.
Она посмотрела на него с каким-то странным, как ему показалось, нелепым выражением.
— Где это произошло?
— В одном из номеров, — не без злости ответил Пол, произнеся слово chambre так, будто речь шла о роскошном салоне. — Какое это имеет значение?
— Кто-нибудь знает, мучилась она или нет?
Разумеется, мучилась, иначе и быть не могло, подумал Пол. Но почему, почему?
— Спросите у врачей, — добавил он со злорадным удовольствием. — Они производят посмертное вскрытие.
От удивления она раскрыла рот. Посмертное вскрытие — это же всегда связано с преступлением и позором, такого нельзя допустить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45