Зои не пришлось даже применять свои актерские способности, чтобы изобразить симптомы депрессии.
– Вы думаете о самоубийстве? – спросила ее Бонита во время последнего визита, когда Зои была особенно плаксива.
– Да, – убедительно кивнула Зои.
– У вас есть план? – спросила Бонита.
Зои вздрогнула от такого вопроса. Откуда Бонита могла узнать об этом? Но потом она поняла, что Бонита спрашивала о том, как именно она собирается покончить с жизнью. Ничего более.
– Нет, – ответила она, прекрасно понимая, что, если она скажет, что у нее есть план, Бонита устроит все так, что Зои запрут где-нибудь, и тогда бульварные газеты будут пестреть этой новостью. Конечно, у Зои был план. Только не тот, на который намекала Бонита.
Она принесла пистолет и винтовку в спальню и вдруг поймала свое отражение в зеркале над туалетным столиком. То, что она увидела, ужаснуло ее. Она выглядела крайне нелепо. Ее длинные светлые волосы лежали на чехле с винтовкой, челка доходила аж до ресниц, при этом в комнате было такое освещение, что кожа ее выглядела болезненной, а глаза казались запавшими. Она была крупной женщиной. Она всегда была высокой и дородной. Раньше, во времена ее Джеймса Бонда, ее считали сладострастной, но сейчас она была просто большой. Мужеподобной. Стареющая секс-богиня. Она рассвирепела, когда прочитала где-то такие слова о себе, а сейчас вдруг поняла, что это правда. Кого она пыталась обмануть, по-прежнему делая такую же прическу, как и в двадцать пять лет, и выкрашивая волосы, чтобы замаскировать седину? Она отвернулась от зеркала и направилась к лестнице. Не будет больше двухсотдолларовых походов в салон красоты, и мысль об этом принесла ей облегчение.
Спустившись вниз, Зои прошла через кухню в гараж, где положила оружие на заднее сиденье своего серебристого «Мерседеса». Вернувшись в дом, который она любила на протяжении стольких лет, она села за обеденный стол и сосредоточилась на последнем – и самом сложном – задании.
Пристально посмотрев на лист пергаментной бумаги кремового цвета, который лежал перед ней на столе, она взяла авторучку марки «Пеликан», подаренную ей Марти несколько лет назад на Рождество, в день, когда мир все еще казался великодушным, а будущее таило в себе столько перспектив. Она прикоснулась ручкой к бумаге.
«Я не вижу другого выхода, кроме как покончить с жизнью накануне моего шестидесятилетия», – написала она. Отодвинувшись от листа бумаги и наклонив голову набок, она заметила, что ее почерк похож на почерк старой женщины. Ее рука предательски дрожала.
– Патетическая старая корова, – проворчала она про себя и продолжила писать.
«Сейчас моя жизнь стоит немного. Мой любимый муж умер; мою дочь по ошибке безжалостно посадили в тюрьму за убийство Тары Эштон; бульварные газеты упорно продолжают замечать каждую морщинку на моем лице, и я теряю свой певучий голос. Несмотря на то что мои актерские способности сейчас в самом расцвете, они остаются незамеченными в эти дни. Роли, которые когда-то доставались бы мне, дают сейчас актрисам намного моложе меня».
Зои на секунду прекратила писать и посмотрела в окно на океан. Последнее предложение звучало унизительно и горько. Она могла бы вычеркнуть его, но тогда ей пришлось бы начать писать с самого начала. Но какое ей в данный момент дело до того, что о ней думают. Она посмеялась над своим раненым эго, над раздражающим нарциссизмом, который преследовал ее на протяжении нескольких последних лет и который, казалось, собирался следовать за ней вплоть до ее фиктивной смерти.
«Ради чего мне жить? – начала писать она опять. – Я надеюсь забрать у себя жизнь там, где меня никто не найдет. Я не хочу, чтобы меня видели в таком состоянии. Марти, прости меня, дорогая. Мне так жаль, что я подвела тебя. Я использовала все возможности, чтобы помочь тебе доказать свою невиновность, но система подвела нас обеих». На этот раз слезы не заставили себя ждать. Одна слезинка упала на лист бумаги, и она смахнула ее рукой со слова невиновность.
Она действительно подвела Марти, и в очень многом: когда постоянно ставила потребности своей карьеры выше нужд дочери; когда передала каждодневную заботу о Марти в руки нянек; когда отослала ее в школу-интернат, чтобы кто-то другой разбирался с ее настроениями и бедами.
«Подозрение никогда не упало бы на тебя, не будь ты моей дочерью, – написала она, – дочерью Зои. Я люблю тебя, моя самая дорогая». У Зои перехватило дыхание, и, прежде чем продолжить писать, она какое-то время пристально смотрела на океан через окно. «Будь сильной, – написала она. – Люблю тебя очень. Мама».
Отодвинув лист бумаги в центр стола, она встала и вытерла влажные ладони о штаны цвета хаки. Ноги еле держали ее, когда она шла к гаражу, и все ее тело дрожало от той серьезности лжи, которую она сейчас написала, а также от страха перед предстоящей поездкой.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Все четыре маленькие комнатки были залиты солнечным светом, и воздух в домике для гостей казался каким-то спёртым. В половине третьего Жаннин выключила кондиционер и открыла все окна, начиная со своей спальни и комнаты Софи, затем в кухне и, наконец, в гостиной. Несмотря на то что в коттедже сразу стало теплее, воздух был сухим – удивительное явление для июня в северной Виргинии, – а едва заметный ветерок принес в комнаты аромат магнолии и лаванды.
Жаннин села на диван, прислонилась спиной к ручке, положила босые ноги на подушку и пристально посмотрела в окно на сады Эйр-Крик. Через пятнадцать минут можно отправляться, сказала она себе. Она приедет слишком рано, но она не может больше здесь ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108