Когда Оливия вернулась за стол и снова заняла свое место, Алек кормил гусей, отламывая кусочки от недоеденного хлеба.
– Вам нужно идти? – спросил он. Она покачала головой:
– Они справятся без меня.
Она посмотрела на клочки своей разорванной салфетки и нахмурила брови, как будто не могла понять, откуда они здесь появились. Собрав обрывки в кучку, она сложила их на тарелку и печально улыбнулась Алеку:
– Извините. Когда я в следующий раз начну жаловаться на свои проблемы, заткните мне чем-нибудь рот.
– Меня это совершенно не напрягает, – сказал он, бросая последний кусок хлеба в воду. Гуси с шумом накинулись на него. – Хотя ваши обстоятельства и отличаются от моих, но нас объединяет то, что мы оба одиноки. Я понимаю ваши чувства.
Теперь, когда у нее не было салфетки, она крутила пальцами трубочку в своем стакане.
– Когда меня стала одолевать тоска по Полу, я подумала, каково вам приходится без Энни, даже без всякой надежды на то, что она когда-нибудь будет рядом. И я… – она замолчала на какое-то время, качая головой. – Мне не хватает ласки. Я имею в виду не секс, а просто… прикосновения рук, просто близость с другим человеком. Пока не лишишься чего-то, не знаешь, как это хорошо.
Он кивнул, а она откинулась на спинку стула и снова уронила руки на колени.
– Я стала ходить на массаж просто для того, чтобы снова почувствовать, что кто-то прикасается ко мне, – сказала она.
Он улыбнулся ее искренности, ему было понятно, о чем она говорит. Интересно, кто делал ей массаж: мужчина или женщина, и имело ли это какое-нибудь значение. Может быть, ему тоже стоило сходить на массаж? Интересно, какие чувства возникают, когда платишь кому-то за то, чтобы он облегчил тоску твоего тела, страдающего от одиночества?
По дороге обратно в студию они остановились у светофора на пересечении дорог в Кроутан и Эш. Алек показал в направлении залива:
– Видите третий коттедж справа? Мы с Энни жили там, когда только приехали в Аутер-Бенкс.
Маленький коттедж возвышался на сваях над песком. Он потемнел от времени, и был таким уже тогда, когда они с Энни жили в нем.
– Как вы понимаете, у нас было не так много денег.
Оливия некоторое время хранила молчание, а когда «бронко» снова начал двигаться, медленно пробираясь сквозь плотный поток автомобилей, сказала:
– После смерти Энни я начала работать в приюте. Он кинул на нее взгляд:
– Почему? – Он ненавидел это место. Она пожала плечами.
– До этого я не знала, что он вообще существует. Муж ушел от меня, и у меня появилось свободное время, – она посмотрела на него. – Персонал все еще вспоминает Энни.
Он улыбнулся:
– Правда?
– Они просто обожали ее. Они рассказывают, что у нее всегда было множество идей и что все держалось на ее созидательной силе. Без нее все разваливается. По крайней мере, они так говорят.
– Как мой дом, – сказал он скорее себе, чем Оливии.
Они въехали на стоянку у студии. Оливия расстегнула ремень безопасности и повернулась к Алеку:
– Какой она была на самом деле, Алек? По разговорам в приюте можно подумать, что ее нужно причислить к лику святых.
Он засмеялся.
– Не думаю, что атеистов канонизируют, – он увеличил мощность кондиционера. – Она совершенно не ценила материальные блага и практически все, что зарабатывала, тратила на различные благотворительные цели: на движение за права животных, на борьбу против СПИДа, на поддержку бездомных, движение против абортов…
– Против абортов?
– Да, она была рьяной сторонницей этого движения. Чтобы как-то скомпенсировать ее активность, я однажды взял и перечислил деньги в фонд общества «Планирование семьи». – При воспоминании об этом он улыбнулся. – Ее это просто взбесило.
– Удивительно, что она была против абортов. Мне казалось, у нее достаточно широкие взгляды.
– Она занималась множеством разных вещей, но в то же время была очень семейным человеком, – он взглянул на окна студии. – Многие видят в ней идеал, но на самом деле это не так. Она была таким же человеком, как и все. Иногда у нее бывало плохое настроение.
Он чувствовал себя немного виноватым, бросая тень на образ Энни в глазах Оливии, но эти странные периоды уныния были такой же частью Энни, как и ее альтруизм. Ее дурное настроение приходило и уходило волнами. Он никогда не понимал причин, по которым оно возникало, и, похоже, сама Энни тоже не могла ничего объяснить. Она отдалялась от него, от всего мира. «Это моя темная сторона», – говорила она Алеку, и он почти видел темную тучу, сгущающуюся вокруг ее головы и опускающуюся ей на плечи. Он быстро понял, что ничего не может поделать с этими приливами и отливами ее настроения. Единственное, что было в его силах, это ждать, пока все само собой придет в норму. И теперь его терзало, что она умерла как раз в один из таких периодов, в состоянии необъяснимой тревоги.
– Я тоже восхищаюсь ею. – В голосе Оливии слышалось смущение. – Теперь, когда я знаю, чего требует от человека работа с цветным стеклом, когда я видела ее витражи – я просто преклоняюсь перед ней.
Алек был тронут. Взглянув в сторону студии, он разглядел один из нескольких оставшихся витражей Энни, узор из косых обрезков стекла.
– Она была очень талантливым художником, – сказал он. – Я думаю, что она могла бы продвинуться гораздо дальше, если бы продолжила свое образование, а не вышла за меня замуж.
– А где она училась?
– В Бостонском колледже.
– Правда? – Оливия выглядела ошеломленной. – Мой муж учился там же. Он закончил его в семьдесят третьем году.
– Это как раз выпуск Энни, – сказал Алек. – Когда в следующий раз будете с ним разговаривать, спросите, не был ли он с ней знаком?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139