Она разревелась. Рвота всегда сопровождалась у нее плачем. Малейшая тошнота превращала ее в двухлетнего ребенка. Она вытянула руку и включила вентилятор, чтобы Ивен ничего не услышал.
Тошнота все не отпускала, пот ручьями стекал по ее шее. Голова кружилась, ей представлялся Дэвид, меняющий салфетку Хэзер, чистящий морковку для оленя.
– Дэвид, – прошептала она. – Мне так жаль. Она тужилась. Еще и еще. Ничего не получалось; она не в силах была остановить спазмы.
Ивен уже оделся, когда она вышла из ванны. Его лицо было белым.
– С тобой все в порядке?
Ноги донесли ее только до дивана, и она села, снова завернувшись в одеяло.
– Все нормально, – прошептала она. – Это у меня от смущения. – Она опять начала плакать, он сел рядом, сжимая ее руки сквозь одеяло.
– Прости меня, – прошептал он ей на ухо. – Это никогда не повторится.
Она покачала головой.
– Да, больше никогда. – Она встала и начала одеваться. На столе лежали четки Ивена. Простые деревянные шарики, почерневшие от времени. Как-то он признался ей, что, когда впервые дотронулся до груди девушки, то почувствовал себя таким грешником, и потом часами молился, перебирая четки. Не этим ли он займется, когда она уйдет? Не так ли проведет Рождество?
Когда Шон подъехала к дому, она заметила через арочное окно гостиной мигание синих и белых огоньков на украшенном рождественском дереве. Войдя в комнату, Шон увидела, что Дэвид успел накормить и приодеть мальчиков, Хэзер уже спала. Взглянув на нее, Дэвид нахмурился:
– Боже мой, ты выглядишь совершенно разбитой. – Он направился к ней, но Шон проскользнула мимо.
– Дай мне отмокнуть в ванной, чтобы избавиться от сажи, – сказала Шон. Она не могла встретиться с ним взглядом: боялась, что он все поймет.
Он последовал за ней в ванную.
– Дай мне твою одежду, я положу ее в стирку, – скомандовал Дэвид.
Он приготовил ей какао, она сидела в кресле-качалке, наблюдая за тем, как он раскладывает игрушки под деревом. Он был озабочен тем, чтобы расположить игрушки в определенном порядке: Джейми должен был найти сначала гоночную машину, а потом уже железную дорогу. Кейт должен был обнаруживать игрушки вперемежку с новой одеждой.
– Он ненавидит обновки, но, может быть, это научит его в следующий раз не играть с дегтем.
Дэвид засмеялся и произнес доверительным тоном:
– Мне бы хотелось, чтобы Хэзер была немного старше. Помнишь первое Рождество когда мальчики уже понимали, что происходит?
Она кивнула. Это действительно было замечательно.
Он дотронулся до стеклянного единорога, висевшего на нижней ветке дерева.
– Джейми захотел повесить его сюда, но это низковато. Как ты думаешь, стоит ли мне перевесить его повыше?
Шон кивнула. Она смотрела, как он перевешивает единорога, и думала о том, каким чудесным был этот большой красивый мужчина, который ничего так не желал, как увидеть радость на лицах детей в рождественское утро. Она почувствовала, что ком сдавливает ее горло. На какой идиотский риск она пошла.
– Ты плачешь? – Он встал и прижал теплую ладонь к её щеке.
Она пожала плечами.
– Игрунки… ты ведь знаешь. Сможем ли мы раздобыть новых?
Шон говорила об игрунках, как будто они были причиной ее слез. Дэвид хотел посадить ее к себе на колени, но она осталась в кресле, чувствуя себя недостойной его заботы. Ей хотелось бы найти в себе силы и рассказать ему, что произошло. Она нуждалась в его прощении. Возможно, она смогла бы признаться, будь это какой-нибудь другой мужчина. Но Ивен давно уже стал частью их семьи, их жизни.
Это пройдет, говорила она себе. Они с Ивеном просто забудут о том, что произошло, и все постепенно пройдет. Она обещала себе, что это никогда не повторится.
И пока не умерла Хэзер, она держала свое слово.
8
Дэвид сидел в кабине самолета и ждал Джилиан Крейг. Она опаздывала, и это его беспокоило. Она должна была замещать его в течение тех двух недель, что он проведет в Перу, и он не хотел бы, чтобы она все испортила. Скоро уже надо было подниматься в воздух, если он намеревался вовремя сделать первый репортаж. К тому же он не хотел пропустить восход солнца. Рваные пурпурные облака над горами обещали хороший восход. Можно было бы подумать, что за семь лет работы они ему изрядно надоели. Но нет, каждое утро он поднимался в воздух с улыбкой на лице. И за это ему еще вдобавок платили восемьдесят тысяч долларов в год. Лучшей работы он не мог себе представить.
Он снова посмотрел на часы. Ну, давай же, Джил! Неужели сегодня утром ему придется пропустить восход? Впрочем, с ней это все равно будет по-другому. Полеты – занятие для одиночек, хотя когда-то Шон время от времени поднималась с ним. Ей это нравилось. Особенно рискованные ситуации. Она уговаривала его полетать совсем низко над водой и какое-то время всерьез увлекалась идеей прыжков с парашютом; она могла говорить об этом дни и ночи напролет.
Когда ей надоели полеты, она стала уговаривать его заняться любовью прямо в воздухе, в перерывах между репортажами. Однажды ей все-таки это удалось. Она расстегнула его ремень и застежку молнии, и он ждал, не говоря ни слова, любопытствуя, насколько далеко она зайдет. Она склонилась над его пахом и положила предел его любопытству. Он-то должен был знать, что она проделает все до конца, эта женщина не умела останавливаться на полпути. Мать троих детей, президент Ассоциации родителей и учителей на высоте четырех с лишним тысяч футов над Сан-Диего в семь часов утра получила на завтрак своего мужа.
Теперь она не занимается с ним любовью даже на их супружеской постели.
Любовный пыл Шон охладел внезапно. Еще накануне она была изобретательна и неутомима, на другой же день – холодна;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112