Дункан не забыл, что она возвращается в шесть, поэтому подошел в три минуты седьмого. Энни, однако, озаботилась прибыть без четверти шесть, чтобы успеть выполнить подготовительные манипуляции, которые, как выяснилось, и не требовались. Чтобы снять и повесить пальто, хватило куда меньше времени, чем она предполагала, а фото на холодильнике и вовсе не нуждалось в перемещении: она подвинула его чуть вправо, потом влево и наконец вернула на то место, где оно и висело до этого.
Но Дункан все равно фото не увидел. Он вообще ничего не видел вокруг.
– Наверное, ты считаешь, что я совершаю ужасную ошибку, – ответил он ей на вопрос, хочет ли он печенья. Дункан сидел за столом сгорбившись, не отрывая взгляда от ручки своей родной керамической кружки с неполиткорректной надписью «bLIAR» на боку. (Энни хотела было поставить другую кружку, чтобы не будоражить его тоску по дому, но он явно вообще ничего не заметил.) – Дело в том, что ужасную ошибку я бы совершил и в том случае, если бы все эти годы оставался один. Даже если бы я отчаянно… м-м-м…
Энни сосредоточенно изучала собственную кружку. Спрашивать его о Джине она, разумеется, не собиралась.
– Видишь ли, дело в том, что… Она не совсем нормальна.
– Ты к себе слишком строг, Дункан.
– Я не шучу. Она представляет нашу с ней встречу как результат чудесного вмешательства свыше. То есть она будто бы поступила на работу именно в тот колледж, где я поджидал ее появления. Как будто я такое сокровище…
Энни снова почувствовала знакомый укол под ложечкой, как во время телефонного разговора, однако тут же списала его на общечеловеческое сострадание, на жалость сильного к слабому. Сама она почувствовала облегчение, когда избавилась от него, а теперь он считает интерес другой женщины к себе признаком психического расстройства. Как тут его не пожалеть?
– Сложно это все. Сложно пытаться… называй как хочешь.
– Что пытаться-то? – спросила Энни. – Ты, уж пожалуйста, сам назови.
– Узнать кого-то.
– А-а…
– Вот я узнал тебя. Знаю тебя. Мне это кажется важным. Более важным, чем я раньше полагал. Вчера вечером, когда я тебе звонил… Речь шла о Такере, я болтал всякие глупости о том, что Такер как бы наш ребенок. Хотя ребенок, иметь его или не иметь – тема деликатная. Но импульс… Понимаешь, ей мне вообще ничего не хочется говорить. Все, что интересует меня, не касается ее.
– Стерпится – слюбится. Выжди какое-то время.
– Я не скроен для таких перемен в жизни, Энни. Я хочу жить здесь. С тобой. И говорить с тобой, делиться.
– Делиться со мной ты и оттуда можешь.
Энни почувствовала досаду. За всю жизнь она не могла припомнить ни одного сказанного ей Дунканом слова, которое бы ее заинтересовало.
– Нет, Энни, это не то…
– Дункан, мы уже очень давно больше друзья, чем любовники. Возможно, стоило бы узаконить наши отношения.
Его лицо просветлело, и на мгновение Энни вообразила, что успешно преодолела барьер.
– Ты имеешь в виду регистрацию брака? Я с удовольствием…
– Нет-нет-нет! Ты меня не слушаешь. Совсем наоборот. Противоположность браку. Общение без всякого сексуального налета. Дружба, встречи в пабе раз в неделю по выходным…
– Как?
Энни внутренне горестно вздохнула. Какая несправедливость! То, что Дункан ее бросил, снимало с нее неблагодарную обязанность разрывать отношения самой. А теперь из оскорбленной и покинутой она превращается в оскорбляющую и покидающую. Этого только не хватало!
– Дело в том, – начала она, следя, чтобы не запутаться, ибо начатая фраза не вполне соответствовала действительности, если и не была стопроцентно лживой, – дело в том, что я, видишь ли, можно сказать, встречаюсь… общаюсь с другим человеком. Правда, на весьма ранней стадии отношений, так что мы еще…
Если иметь в виду того кандидата, которого Энни и имела в виду – а другие ей в голову не приходили, – то можно было завершить фразу словами «…мы еще ни разу не встречались». Такер бы на нее не обиделся, разумеется. Он и сам мастер художественного вымысла, художник-фантазер.
– Ты… Ты встречаешься с кем-то? Кош-шмар…
Если б Дункан спросил ее, почему его иногда терпеть не могут, Энни могла бы среди прочего назвать и его манеру описания своего внутреннего смятения. Кто в наше время употребляет слово «кошмар» в прямом значении, без доброй дозы иронии?
– Я не меньше ужаснулась, когда ты мне сообщил о Джине.
– Да-да, но…
Конечно же, он надеялся, что ему не придется задерживаться на различиях между его и ее ситуациями. На различиях, кстати сказать, куда более глубоких, чем он предполагал. (А если они не столь уж глубоки? Что, если Джина такая же фикция, такой же плод разыгравшейся фантазии, как и Такер? В такое объяснение Энни поверила бы легче, чем в допущение, что какая-либо из реальных женщин способна поволочь Дункана к себе в постель. Собственно, дело даже не во внешности Дункана. Куда сложнее поверить, что с ним захочет переспать женщина, хоть полчаса послушавшая тот бред, который он обычно несет.)
– Что – «но»?
– Джина, видишь ли… Джина – нечто уже заданное. Она представляет собой известную информацию. А тут нечто совершенно новое.
– Джина тоже нечто совершенно новое. Для меня, во всяком случае. Да и вообще, что такое Джина? Ядерный удар, способный уничтожить любой очаг сопротивления, заглушить любые возражения? Мне не разрешено иметь личную жизнь, поскольку ты подсуетился сделать это раньше?
Дункан сморщился, будто от боли:
– Есть многое, с чем я хотел бы разобраться.
– Флаг в руки.
– Ладно, тогда по порядку, а) Я не хотел бы считать тебя очагом сопротивления. Я тебя воспринимаю совершенно иначе, б) Насчет личной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85