Когда поднимается Верлен, становится ясно, чем все это пахнет. Верлен караулит на палубе, Хансен у люка, а Морис остался один с тобой внизу. Что это может значить?— Может быть, то, что Морису захотелось быстренько трахнуться? Он задумчиво кивает.— Что-то в этом есть. Но ему подавай молоденьких девочек. Интерес к зрелым женщинам приходит только с опытом. Я знаю, что они хотят сбросить тебя в трюм. И ведь хорошо придумано, а? Высота там 12 метров. Будет выглядеть так, будто ты сама упала. Потом только снять с тебя мешок — и все. Вот почему тебя несли так осторожно. Чтобы не оставить никаких следов.Он просто сияет. Довольный тем, что он все вычислил.— Я иду в твиндек и оттуда к трапу. Через ступеньки мне видно, как Морис втаскивает тебя в дверь. Он даже не запыхался при этом. Еще бы — каждый день в спортивном зале. 200 килограммов на силовом тренажере и 25 километров на велотренажере. Надо принимать решение. Ты ведь для меня никогда ничего не делала, так? Более того, от тебя были одни неприятности. И в тебе есть что-то такое, что-то чертовски...— Девственное?— Вот-вот. С другой стороны, Морис мне никогда не нравился. Он делает эффектную паузу.— Я поклонник женщин. Поэтому я зажигаю сигарету. Мне вас не видно — вы на платформе. Но я беру датчик в рот, выдыхаю, и сигнализация срабатывает.Он внимательно смотрит на меня.— Морис появляется на трапе. Море крови. Спринклеры смывают ее с лестницы. Маленькая речка. Может стошнить. Почему они так стараются? Что ты им сделала, Смилла?Мне необходима его помощь.— До настоящего момента меня терпели. Все это случилось, только когда я приблизилась к корме.Он кивает.— Это всегда были владения Верлена.— Пойдем сейчас на мостик, — говорю я, — и расскажем все это Лукасу.— Ни за что.На лице у него появились красные пятна. Я жду. Но он почти не может говорить.— Верлен знает, что ты сидишь на игле?Он реагирует с тем преувеличенным чувством собственного достоинства, которое иногда встречаешь у людей, достигших дна.— Это я управляю наркотиками, а не они управляют мной.— Но Верлен разгадал тебя. Он может рассказать о тебе. Почему ты так этого боишься?Он внимательно изучает свои тенниски.— Откуда у тебя ключ, который подходит ко всем дверям, Яккельсен? Он мотает головой.— Я уже была на мостике, — говорю я. — С Верленом. Мы пришли i выводу, что сигнализация сработала сама по себе. И что я упала с лестницы от неожиданности.— Лукас не клюнет на эту удочку.— Он нам не верит. Но сделать ничего не может. О тебе вообще не было речи.Он испытывает облегчение. Потом у него возникает мысль.— Почему ты не сказала, что произошло?Я должна обеспечить себе его поддержку. Это — как попытка построить что-нибудь на песке.— Меня не интересует Верлен. Меня интересует Тёрк. На его лице снова паника.— Слушай, это гораздо хуже. Я знаю, что тут дело нечисто, он — это bad news. <Худые новости, плохой знак (англ.)>— Я хочу знать, за чем мы плывем.— Я же сказал тебе, мы плывем за наркотиками.— Нет, — говорю я. — Это не наркотики. Наркотики привозят из тропиков. Из Колумбии, из Бирмы, из Пакистана. И их отправляют в Европу. Или США. Они не попадают в Гренландию. Во всяком случае, не в таких количествах, что нужно судно водоизмещением 4 000 тонн. Тот передний трюм — это специальное помещение. Я никогда ничего подобного не видела. Оно может стерилизоваться паром. Можно регулировать состав воздуха, температуру, влажность. Ты все это видел и обо всем этом думал. Ну и для чего это, по-твоему?Его руки живут своей жизнью, беспомощно и суетливо двигаясь над моими подушками, словно птенцы, выпавшие из гнезда. Его рот открывается и закрывается.— Что-то живое, детка. Или же это лишено всякого смысла. Они хотят перевезти что-то живое.
9
Сонне открывает мне дверь медицинской каюты. Время 21 час. Я нахожу марлевую повязку. Свою неуверенность он подкрепляет положением “смирно”. Потому что я женщина. Потому что он меня не понимает. Потому что он что-то пытается сказать.— В твиндеке, когда мы пришли с огнетушителями, на вас было несколько пожарных одеял.Я смазываю то место, где содрана кожа, слабым раствором перекиси водорода. Мне не надо никаких обычных дезинфицирующих средств. Я должна почувствовать, что жжет — и тогда поверю, что помогло.— Я вернулся назад. Но их там не оказалось.— Кто-то их, наверное, убрал, — говорю я. — Хорошее дело — порядок.— Но они не убрали вот это.За спиной он держал мокрый, сложенный джутовый мешок. От крови Мориса остались большие, бурые пятна.Я кладу повязку на рану. На повязке есть нечто вроде клея, благодаря которому она сама прилипает.Я беру большой эластичный бинт. Он провожает меня до дверей. Он приличный молодой датчанин. Ему бы следовало плыть сейчас на борту танкера Восточно-азиатской компании. Он мог бы стоять на мостике одного из судов компании “Лауритсен”. Он мог бы сидеть дома у папы с мамой в Эрёскёпинге под часами с кукушкой, и есть котлетки с коричневым соусом, и хвалить мамину стряпню, и быть предметом папиной преувеличенной гордости. Вместо этого он оказался здесь. В более плохом обществе, чем он даже может себе вообразить. Мне становится его жалко. Он частичка хорошей части Дании. Честность, прямота, инициатива, повиновение, коротко стриженые волосы и порядок в финансовых делах.— Сонне, — говорю я, — вы из Эрёскёпинга?— Из Сванеке. Он ошарашен.— Ваша мама делает котлеты? Он кивает.— Хорошие котлеты? С хрустящей корочкой?Он краснеет. Он хочет возмутиться. Хочет, чтобы его воспринимали всерьез. Хочет поддерживать свой авторитет. Как и Дания. Голубые глаза, румяные щеки и честные намерения. Но вокруг него крупные силы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150