После того как все выскажутся, автор мог ответить своим оппонентам, если, конечно, он будет в состоянии хоть что-то сказать.
Я говорю он, хотя на семинар было приглашено примерно одинаковое количество мужчин и женщин. Однако все писательницы по тем или иным причинам отклонили это приглашение. Так что у нас была чисто мужская компания. Затхлая атмосфера мужской раздевалки. Мне всегда намного больше нравилось женское общество, чем мужское. В мужских раздевалках мне вечно мерещится запах пота и старой мочи.
Я вздохнул с облегчением, убедившись в том, что футбольной командой здесь и не пахнет – каждый из нас обладал яркой индивидуальностью. Грегг Фрост, например, и в гробу не сможет сохранять бесстрастное выражение лица. Аллен Уолд носит прическу «конский хвост». Скотт Сандерс выглядит как профессор колледжа в компании первокурсников, которые поражают его своей молодостью. Джим Келли обладает блаженной учтивостью и чувственной внешностью молодого Питера О'Тула. У Стива Карпера такой вид, словно он ради собственного развлечения решает в уме сложные логарифмы, и когда ему попадается наиболее запутанный, то он едва сдерживает смех. В общем, здесь не было ничего такого, что можно обнаружить в обычной раздевалке – никто не зализывал раны и не распускал нюни. Никто не бурчал себе под нос: «Убью. Убью».
Но с теми ребятами, что имели наиболее грозный вид, я уже чувствовал себя вполне комфортно. Это был мечтательный и впечатлительный Джон Кессел, который отличался более чем удивительной сообразительностью, а также Марк Ван Нейм – единственный из присутствующих, кто обладал таким же ранимым сердцем, как и я, но которому всегда можно было доверить даже собственный мозг, позволив Ван Нейму провести на нем хирургическую операцию, причем с закрытыми глазами. И конечно Грегг Кейзер, с ним я познакомился, когда вел семинар в Университете Юты (уж не знаю, чему он мог у меня научиться). Всякий раз, когда я на него смотрел, у меня возникало смутное ощущение, что в ходе того семинара я наговорил много глупостей, но из доброты душевной Грегг никому о них не рассказывал. Лишь спустя годы я понял, что это впечатление было абсолютно верным.
Вот что я всегда терпеть не мог на семинарах, так это ситуации, когда критики соревнуются друг с другом в том, кто из них наиболее изящным образом выпотрошит свою жертву. После обсуждения первого рассказа стало ясно, что на этом семинаре такого не случится. Да, в комментариях критиков присутствовала доля юмора, но не было и намека на жестокость. У меня не было сомнений в том, что каждый из критиков высказывал свое мнение, учитывая то, какие чувства должен испытывать писатель, выслушивая его замечания.
Но никто не вступал в полемику. Если рассказ нам не нравился, мы так и говорили. И объясняли почему. Но главное, что все замечания имели разумные доводы. Я немного смущался когда кто-нибудь обращал внимание на то, что сам я не сумел заметить. Да, эти ребята умели читать. А я собирался показать им свой рассказ! Впрочем, в ходе первого обсуждения все же наблюдалось некоторое напряжение. Один из писателей сделал следующее замечание: «Вот здесь вы пишете, "ее глаза упали на бумагу, которую он держал", и я подумал, что они на самом деле упали – "плюх! плюх!"». Я терпеть не могу такого рода критику. Во-первых, метафора глаза упали в значении пристально посмотреть абсолютно употребима. Во-вторых, никто никогда не замечает таких нюансов, если они вписываются в сюжетную ткань рассказа. Просто это признак того, что автор не видит иных способов привлечь внимание читателя и убедить его в достоверности происходящего. Сама по себе эта метафора существенного значения не имеет. Итак, я вступил в дискуссию и высказал свое мнение. Мне казалось, что я говорил достаточно вежливо. Однако впоследствии выяснилось, что я был бестактен, и в результате прервал одного из наиболее проницательных и опытных критиков. Я уж стал было представлять, как меня окончательно и бесповоротно выставляют вон. Но вместо этого критик, будучи настоящим джентльменом, окинул меня снисходительным взглядом и продолжил свои комментарии. Но этот инцидент возымел свое действие: больше на этом семинаре никто не делал критических замечаний в отношении языка, которым написан рассказ.
После обсуждения первого рассказа все участники семинара набросились на невероятных размеров кучу холодных котлет. Решив не нарушать свой аскетический образ жизни, я удалился на первый этаж. Там было слишком холодно, чтобы печатать, но я все же принялся за работу, время от времени умоляя вместе с мистером Скруджем [прим.11] [прим.11]
купить побольше угля. Но на самом деле компьютер выделял столько тепла, что мог бы растопить даже лед.
Когда я писал рассказ, случилось одно забавное происшествие. Я только что слушал критические замечания высокоинтеллектуальных и талантливых людей. Это было невероятно, но их комментарии пробудили во мне желание написать рассказ! А когда я стал его писать, то почувствовал, что делаю это совершенно непринужденно. С такой легкостью я уже давно не писал. Дело пошло быстро.
К двум часам дня я уже написал около третьей части текста. Я уже разработал чрезвычайно запутанное вступление, из которого читатель мог понять только то, что речь идет об учителе, разговаривавшим с помощью компьютера и страдавшим от церебрального паралича. Я был несколько обескуражен – мало того, что я ввел в рассказ небольшой экскурс в историю и дал характеристику общественной среды, мне еще зачем-то понадобилось включать в него лекцию этого учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113