..
— Каких? — не выдержав, спрашивал Загит.
— Каких, каких! Всяких! Уж я бы всем ото мстил — и отцу, и старосте, и уряднику, всем!..
— Нехорошо драться с отцом… Тебе не стыд но, что ты ударил его!
— Ага, значит, ему можно, а мне нельзя! Ни чего себе, хорошенькое дело! — возмущался Султангали.
— Но ведь он отец тебе! Разве ты не знаешь, что то место, где отцова рука ударила, в аду не горит?
— Мне до ада далеко еще! — подхватывал Султангали. — Я еще здесь пожить хочу, понял? А как до ада дойду, уж я там с ними сумею до говориться, чтоб мне хорошее местечко досталось! Эх, да что с тобой говорить, с сосунком!..
Султангали замолкал, но через полчаса, не выдержав, снова начинал дразнить брата.
— Трус ты и глупый вдобавок! Зачем Хисмата слушаешь? Он тебя до добра не доведет, вот увидишь! Мне Нигматулла агай говорил, что с такими, как твой Хисмат, за решетку угодить — пара пустяков!
— А когда ты его видел?
— Кого? Нигматуллу-агая? Да я каждый день его вижу, тебе-то какое до этого дело? Нигматулла-агай, знаешь, какой человек? Во! —Султангали выставлял вперед большой палец руки. — Он меня, знаешь, как выучил!
— Чему выучил?
— Чему, чему! Какой ты глупый, настоящий тупица! Как будто непонятно, чему Нигматулла может научить…
В первую ночь Загит долго не мог уснуть и проплакал почти до самого утра, сдерживаясь и стыдясь самого себя. Скоро веки его так опухли от слез, что он не мог раздвинуть их, и благодарил аллаха, что в подвале так темно. «Увидит, еще больше смеяться будет! — думал мальчик. — И как он может? Ведь неизвестно, что С нами завтра случится, — вдруг расстреляют, как отец рассказывал…»
Он скоро уснул, но даже во сне что-то тяжелое давило на него сверху, голова, казалось, была стянута железными обручами, — мальчик беспокойно ворочался и вскрикивал.
— Чего это ты? — сказал Султангали, когда он проснулся. — Не заболел?,
Загит обессилено покачал головой. Веки опухли еще больше и сильно болели.
— Отцу больше верить нельзя, — задумчиво продолжал Султангали — Я думал, он промолчит все-таки… Это надо же быть таким дура ком — самому на своих детей наговаривать!.. Сам же говорил — не давай себя бить, мсти, хватай, что попало, и дерись до последнего, а то всегда битым будешь! И теперь сам же обижается, что я его послушался!. Все этой змеюке желтой выложил! Даже то, как я из ихнего балагана хлеб и масло таскал, не постыдился рассказать! А ведь сам же это масло и лопал, и хлеб лопал, и все лопали…
— А с Алсынбаем что там за история была? — устало спросил Загит.
— В амбаре мы у него побывали — я и еще двое ребят, тоже кой-чем поживились!.. Ну, уж если и он сюда свидетелем припрется, не миновать ему от меня «красного петуха»! — мрачно отозвался Султангали.
— Зачем ты так? — поморщился Загит. — И почему ты таким злым вырос?..
— Не скули! Сам размазня и хочешь, чтоб я таким же был? Дудки! Я своего не упущу, что— что, а живот у меня всегда набит едой, не то что твой!
— Дурак, посадят тебя в тюрьму за воровство, и все!
— Это мы посмотрим, кого посадят раньше — меня за воровство или тебя за твои бумажки! — задорно рассмеялся Султангали. —А если и по садят меня, думаешь, я так и буду сидеть? Тут же сбегу! Погоди, дай только из этого подвала выбраться…
Загит промолчал. Султангали подсел к брату, потерся щекой о его плечо и шмыгнул носом.
— Слушай, сказал бы ты им, откуда у тебя эти бумажки… И отпустили бы нас сразу, может, еще и дали бы чего — конфет или хлеба!..
— Нельзя, — твердо сказал Загит. — Не буду я хороших людей продавать, никогда у нас счастливой жизни не наступит, если каждый своего товарища продавать начнет!..
— Какого товарища?
— Неважно какого… А ты что будешь говорить, если спросят?
— Ну, уж я найду, что сказать, — надулся Султангали. — И чего ты важничаешь? Не с чего тебе так важничать, головотяпа ты и размазня!..
Наверху послышались шаги, и слабый свет лампы пробился сквозь щели пола. Крышка откинулась, солдат наклонился над темной дырой:
— Вылазь, хлопцы!
Мальчики один за другим вылезли из подпола и пошли по коридору к дверям, солдат громко топал сзади.
Большая светлая комната была полна людей, пришедших по совету Мухаррама из Сакмаева. За длинным накрытым зеленой скатертью столом сидел сакмаевский урядник, староста Мухаррам и незнакомец в мундире, с тонкими ниточками усов над верхней губой. Заметив вошедших, незнакомец внимательно оглядел их и остановил взгляд холодных серых глаз на Загите. Загит отвернулся к окну, стараясь не глядеть на сидевших за столом, но краешком глаза увидел, как незнакомец вытащил из кобуры пистолет и положил его на стол прямо перед собой. Хаким стоял с другой стороны стола, склонив по обычаю голову набок, отчего со своей острой бородкой был похож на старого козла. Незнакомец повернулся к нему:
— Оба, что ль, твои?
— Мой, мой малайка, — торопливо заговорил Хаким и от волнения смял в руках старую шапку.
— А что у него с ногами? — незнакомец кивнул в сторону Загита.
— Обувка мало, золото мыть, семью кормить, — тихо ответил Хаким, опуская голову.
— Та-ак, — протянул незнакомец и взял со стола пистолет.
«Сейчас пристрелит!» — с ужасом подумал мальчик.
— Хуснутдинова Хисматуллу знаешь? — строго спросил незнакомец.
— Зна-аю, — заикаясь, прошептал Загит.
— Он тебе эти бумажки давал? Смотри, будешь врать, посажу обратно в подвал, а скажешь правду — штаны дам, рубашку и сапоги… Ну, давал он тебе что-нибудь?
Загит покраснел и медленно покачал головой:
— Ничего не давал…
— А если не давал, то откуда у тебя эти бумаги и книги?
— Я, дяденька, не умею читать… — захныкал Загит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133