Я повидал такое, что лучше этого не видеть. Эти четыре недели — они, пожалуй, стоят тридцати лет, которые я провел, размышляя по долгу службы. Проводись первенство страны по выпавшему на вашу долю ужасу, я бы побил все рекорды.
Я стоял, опираясь о грузовик, и тут водитель резко захлопнул дверцу, не заметив моей руки, так что мне раздробило три пальца. Я завопил и покатился по земле — уши, как и рот, мне раздирал крик боли. Раненые моджахеды недоуменно на меня уставились. Они решили, что я услышал что-то ужасное, что-то связанное со смертью всех самых близких и дорогих мне людей, иначе с чего это я веду себя столь недостойно мужчины, катаясь, как собака, в пыли.
То было предостережение: расплата — или, как в мусульманских странах называют налог, закат. Я усвоил урок — ничто не бывает бесплатно.
Обидней всего, что случилось это уже на территории Пакистана. Я даже не мог похвастаться тем, что получил в Афганистане ранение.
Еще, совсем недолго — Жерар
Мы вышли в ночь. Ночь. Слегка прохладная. Как тысячи других. Однако чем дальше, тем больше такая вот банальная ночь может оказаться не просто заурядной ночью в Тулоне, одной из многих; она может стать моей последней ночью в этом мире. И в последние мгновения я буду думать: какая тихая нынче ночь — и что за дурацкие серые здания понастроили тут вокруг. Я почувствовал, как откуда-то снизу, из глубины сознания поднимается что-то вроде отрыжки. Хватит, с меня слишком. Я хотел прочь из этого мира, избавьте меня от этого испытания, суда, чего бы то ни было! Я хотел к маме — она бы во всем разобралась...
Дружба может пережить и это. Есть же дружба на расстоянии. Правда, жизнь не предлагает нам особого выбора. «Я бы сказал — я бы хотел с тобой повидаться, но, будучи философом и пьяницей, не думаю, что это столь уж приятно, так что лучше я воздержусь. Кто это сказал, что наши ближайшие друзья — те, на кого было угроблено больше всего времени только затем, чтобы обнаружить: они нам не по душе? Ну да, конечно же, это я — где-то когда-то что-то такое брякнул».
Жерар поцеловал меня. «Эдди... Эдди... Эдди...» Стоило ему это сказать, как в сознании что-то вспыхнуло, мелькнула этакая звездочка — как примечание в тексте или как удар гонга. Очень редко, но со мной такое бывает. Я вдруг догадываюсь: то, что мне сейчас говорят, — истинный смысл сказанного я пойму очень не скоро. Порой, чтобы понять сказанное, нужно десять, двадцать лет — и только потом тебе откроется внутреннее значение этих слов. Часто — совсем невинных слов, прозаичных, серых, однако эти слова вонзаются в сознание, как заноза, и проходят годы, прежде чем ты обнаружишь за ними некое тайное значение, некое сообщение, точно так же, как это бывает с иными высказываниями великих.
Ограбить пять банков и умереть
А потом всегда наступает утро, когда нужно встать омерзительно рано и пойти ограбить пять банков в Монпелье. Возможно, ярче всего меня характеризует то, что в этом начинании больше всего раздражала необходимость рано вставать. Я смутно рассчитывал: авось Юбер забудет про выработанный план, авось его захлестнет какое-нибудь новое увлечение или хобби — но, увы, он ничего не забыл. Газеты объявили, что мы собираемся это сделать, нам оставалось лишь собраться — и совершить сие.
Я согласился на очередное ограбление главным образом потому, что больше мне ничего не предлагали.
День начался с того, что выстрелом из пистолета я выбил кусок мыла у Юбера из рук: с трех с лишним метров — и через закрытую дверь ванной. Весьма неплохо для стрелка, если бы только я и впрямь пытался меткой пулей выбить мыло из рук напарника, а не копался в сумке в поисках расчески, чтобы слегка облагородить с ее помощью выданный мне Юбером парик.
— Ты страшный человек, профессор. Полиции ты явно не по зубам. Поражаюсь, почему они еще не расписались в своем бессилии, — покачал головой Юпп.
Хорошенькое начало дня. Так сказать, предзнаменование, вот только чего — того, что Фортуна покуда не покажет нам задницу, или же того, что нас ждет неизбежное фиаско. Делайте ваши ставки, господа.
— А я-то думал, ты покончил с насилием, — вырвалось у меня.
— Я-то покончил. Но тот, кто продавал эту штуку, — он полагал, мне будет приятнее получить пистолет, уже снаряженный для ограбления.
Мы сели в поезд, нагруженные огромными кофрами, в которых лежала масса добра, позволяющего быстро сменить облик (этого реквизита с лихвой хватило бы на постановку всех пьес Жами разом), а также клеткой с Фалесом (модель, предназначенная для перевозки кошек и собак мелких пород). Фалес вызвал у нескольких пожилых дам оторопь, переходящую в визг, — старушки ожидали увидеть в кошачьей клетке существо несколько более крупное и мохнатное и вообще более похожее на кошку. «Можете его погладить. Он добрый и дружелюбный», — отважно предлагал им Юбер.
На самом деле Юпп был немного не в форме. Накануне вечером по телевизору выступал Корсиканец: отвечал на вопросы телезрителей, заинтригованных серией предстоящих ограблений. «Я не авгур и скажу прямо: если эти джентльмены посмеют завтра высунуть нос, их карьере будет положен конец».
Юпп словно с цепи сорвался, услышав подобное бахвальство, — и не только из-за апломба нашего приятеля Корсиканца (который, показалось мне, и впрямь поседел), но и из-за его лексики.
— Авгур? Авгур, предсказывающий конец карьере, — интересно чьей?! Клянусь, он даже не способен толком написать это слово! Нет, подумать только! Все, хватит откладывать, завтра же купим толстенный словарь. На досуге ты мне выпишешь слова позабористей, чтоб сразу было ясно, с кем они имеют дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126