Зло в чистом виде? Скорее полное слабоумие.
Уолтер всегда был активным. Он был из тех, кто легко просыпается по утрам и бодро вскакивает с постели — как будто боится пропустить что-то важное, если не пробудится в семь утра. Я помню, как он прожигал меня осуждающим взглядом, когда я валялась в постели, не желая вставать.
«Я знаю, что тебе надо для счастья: чтобы можно было всю жизнь проваляться в постели», — говорил он. Я как-то задумалась над его словами и поняла, что он не совсем прав: валяясь в постели, карьеру танцовщицы ты не сделаешь, но если бы была такая возможность, меня бы это вполне устроило.
Однажды вечером, когда я вернулась домой после выступления, Уолтер поменял постельное белье (в этом смысле он всегда был очень заботливым и внимательным) и встретил меня… ну, в общем, он знал, как поднять мне настроение. Я лежала в постели на свежих простынях, вся такая довольная и расслабленная, и Уолтер сказал: «Тебе хорошо? Удобно? Лучше, наверное, и не бывает, да?»
И я поняла, что он прав. Мне действительно было удобно и хорошо, матрас был в меру мягким и в меру упругим, приятно пахло чистым бельем, освещение было идеальным, и температура тоже: мне не было жарко, мне не было холодно. Мне было просто очень хорошо. Удовольствие и безмятежный покой — рука об руку. Такого покоя и удовольствия не получишь ни за какие деньги, найми ты хоть целый штат специалистов по обеспечению домашнего отдыха; никакой сумасшедший деспот не добьется такого приятного расслабления даже за долгие годы постельных экспериментов.
«Но знаешь, что самое неприятное, — сказал Уолтер. — Уже через две минуты тебе придется пошевелиться».
Насчет двух минут я бы, наверное, еще поспорила, но мне все же пришлось пошевелиться. Нельзя же все время лежать неподвижно. Да, блаженный покой — он как мячик на наклонной плоскости. Непременно куда-то укатится. Если не хочешь его упустить, надо двигаться, чтобы потом не пришлось далеко бежать, хотя, конечно, есть такие мгновения, как, например, в моем случае, когда покой оберегает тебя от тяжкой необходимости двигаться.
В общем, мне надо было поехать за этим последним письмом. То есть не то чтобы «надо», но мне хотелось поехать. Вернее, мне хотелось забрать письмо. А вместо меня мог поехать и Одли.
Мне пришлось поискать информацию об этом Чууке.
Я про него ничего не знала.
Что в общем-то неудивительно. Чуук — это штат Микронезии, в западной части Тихого океана, на другом конце света. Он состоит из нескольких крошечных островов и атоллов с лагунами. Уолтер всегда надо мной издевался, что я так и не побывала нигде в Барселоне: «ты не видела…», «ты не съездила…». И почему-то мне кажется, что он выбрал Чуук не случайно. Наверняка тому было несколько причин, и одна из них — заставить меня хоть куда-нибудь съездить. Причем куда-нибудь далеко.
Все население Чуука без труда поместится на трибунах большого стадиона. Я внимательно изучила карту главного острова, Вено, где на весь остров — одна-единственная дорога. Один взгляд на карту, и я знала остров как свои пять пальцев. Может быть, он действительно такой маленький, что там можно запросто войти в бар и спросить: «Кто-нибудь тут знает Бруно?» — и при этом не чувствовать себя идиотом.
* * *
Что такое население земного шара? Оно значительно меньше, чем Чуук. Больше тысячи оно никогда не бывает, потому что для «больше» просто не хватит места в твоем мысленном списке. Даже если в твоей записной книжке уже нет места для новых записей, сколько там у тебя наберется имен? Двести, триста? Даже если ты очень общительный служащий крупной компании, сколько ты знаешь народу? Две тысячи, три тысячи человек? Но со сколькими из них ты непосредственно соприкасаешься по работе? Сколько таких? Четыреста, пятьсот? Даже если у тебя очень большая семья, считая самых дальних родственников, сколько их всего? Сто? Двести?
Ричард однажды рассказывал, что в дайвинге много странного и необычного: вот, например, когда ты на поверхности, обзор там большой, несколько миль, но стоит тебе погрузиться под воду, видимость сокращается в зависимости от освещения до пяти, десяти, двадцати ярдов, а в прибрежных водах Англии — до шести дюймов. Океан превращается в крошечные, замкнутые акватории; и ты передвигаешься от одной до другой. Мир — это тот же океан. Даже самый большой круг общения, он все равно ограничен. Больше нескольких сотен знакомых за раз — это достаточно редкий случай. А за всю жизнь у тебя наберется не более тысячи человек, которых ты знал более или менее близко и к которым испытывал хотя бы какие-то чувства. Все остальные — это контролеры в общественном транспорте, прохожие, статисты. Иными словами, массовка.
Я танцевала на сцене потому, что мне это нравилось, и еще потому, что мне хотелось добиться успеха в профессиональных танцах. Успех означал бы, помимо прочего, что меня бы заметили и оценили несколько дюжин товарищей из танцевальной верхушки, из наших «главнокомандующих». Что меня полюбили бы несколько дюжин отраслевых журналистов. Несколько дюжин моих коллег признали бы то, что меня признали. Несколько дюжин моих друзей и родных гордились бы мной. Несколько дюжин моих врагов злились бы из-за моих успехов.
Деньги — это замечательно. И, наверное, это действительно очень приятно, когда ты приезжаешь в чужую страну, где еще никогда не была, в чужой город, где ты никогда не была, и тебя там встречает толпа восторженных почитателей. Но я думаю, это не так уж и важно, знает тебя или нет какой-нибудь продавец удобрений в Габоне (если только ты не училась с ним в одном классе и если ты не собираешься лечь с ним в постель).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97