Заключение. Чудоноса обнаружили весной, когда он оттаял и упал с дерева, все это время служившего ему приютом. Паразитиссимус снял с него посмертную маску, чтобы, рассказывая о размерах его носа, не быть голословным.Я и голубой гиппопотам пополнили – без лишних слов – коллекцию юриста.Мумию никто брать не хотел. Извлеченная из могилы, переходившая от одного грабителя к другому, испытавшая презрение многих купцов, она проделала расстояние в тысячи миль и вот теперь вновь должна была оказаться под землей. Посмертное фиаско. Слух об этом дошел до местного священника, который забрал мумию в церковь, решив похоронить ее по христианскому обряду. Священник считал своим долгом приобщать язычников к церкви и представившейся возможности, разумеется, упустить не мог.Замороженная игуана исчезла не менее таинственно, чем появилась. И тут мы вступаем в область невероятного. Невероятное встречается в нашей жизни довольно часто. Правда, далеко не все окружающие нас чудеса так же экзотичны, как история о кладбищенском воре из Египта, который попытался избить финского стряпчего обледеневшей ящерицей; в то же время окружающие нас чудеса отнюдь не менее невероятны оттого, что в них не фигурируют замороженные игуаны. Невероятное является нам не только в образе замороженной игуаны, но и в образе нелюбимой мебели, соседа-домоседа, неразделенной любви и неинтересной работы.Невероятное, иными словами, – это высшее проявление вероятного. В лавке старьевщика Старьевщик провожает Никки глазами; он рад, что ему удалось лицезреть униженную красоту (а еще говорят, что красивым сопутствует удача!), и разочарован, что не смог выжать из нее побольше слез. То же, что Никки сбросила с себя маску страдалицы еще до того, как зажала в кулачке десять фунтов, – не в счет. Глупость не мелочна.Надо бы сориентироваться. Что может быть страшнее, чем неожиданно обнаружить у себя за спиной амфору высотой восемь футов, которая вдобавок строит тебе гримасы?! Люди в таких случаях склонны во всем обвинять себя, они перестают верить своим глазам и теряют покой. Вот почему примерно раз в триста лет я над собой работаю.Даже для меня, повидавшей в своей керамической жизни немало, условия здесь не самые лучшие: с потолка стекает какая-то вонючая жижа. На стенах, в шестнадцати местах, – плесень. О бактериях я уж и не говорю. Не успела я припомнить триста девятнадцать ситуаций, когда мне пришлось еще хуже, чем сейчас, как в лавку вошла женщина.Впрочем, те, кто не обладает моей обостренной наблюдательностью, женщину в этом существе могли бы с первого взгляда и не признать.Очень крупная. Верно, это не самая крупная женщина из всех, кого мне приходилось видеть, но в моей коллекции она занимает почетное шестое место, отставая от женщины, вошедшей в первую пятерку, всего на пять фунтов. Весит она от трехсот тридцати двух до трехсот тридцати пяти фунтов – столько же, сколько пять спяших шумерских уток (весом в два таланта, разуме-е-е-ется) или же почти три тысячи бездыханных полевок. (Меры веса и длины, к слову сказать, не менее важны, чем правила, ибо без них мы лишаем себя удовольствия обманывать: племена, которые разводили полевок и использовали их в качестве меры веса, стали вскоре их откармливать или же просто набивать песком; подобная мера веса, при всей ее очевидности, так и не привилась, однако лично мне всегда нравилась.)Шесть футов четыре дюйма. Рост, согласитесь, тоже вполне солидный. Эта женщина столь велика, что все помещение начинает вдруг казаться хрупким, непрочным; легко представляешь себе, что через стену она может войти без всякого труда, как через дверь. Волосы у нее совершенно белые, стрижены коротко, не более чем на толщину пальца (я бы даже сказала, пальчика). В ушах серьги: фигурка чем-то напоминает прохожего, рвущегося в горящее здание, чтобы спасти детей.От стоящей в дверях великанши в лавке вдруг стало тесно.– Здесь только что была женщина. Я покупаю все, что она вам продала.На ней белый кожаный пиджак; на спине – косо, неловко – подвешены два крыла. И не кого-нибудь, а кондора, отовсюду торчат птичьи перья – тоже кондора, тоже выкрашенные в белый цвет и тоже как попало. Старьевщик, конечно же, удивлен такой крупной покупкой такого крупного покупателя, да еще с такими крупными крыльями; удивлен, но не слишком: мы находимся в той части города, где любая потуга на оригинальность только приветствуется. Заработок – не главная цель в его жизни, а потому, чтобы взвинтить цену до небес, ему требуется по меньшей мере несколько секунд. Он с безграничным уважением поглаживает стоящие перед ним на прилавке предметы, он изо всех сил старается быть повежливей, однако с непривычки фальшивит, переигрывает, распространяя свою любовь не только на меня, но и на пингвинчиков, жирафа, керамического барсука.– Двести фунтов.– А в глаз не хотите? – В ее вопросе сквозит такая теплота, такая непосредственность, интонация вопроса настолько не соответствует его содержанию, что мистер Утиль не сразу понимает, о чем речь; ему невдомек: сила этой женщины велика, она может оторвать ему руки и ноги с такой же легкостью, с какой ребенок отрывает лепестки у цветка.Ухватив суть вопроса, он тут же теряет к нам всякий интерес, ибо в этой части города принято не только ценить оригинальность, но и соблюдать повышенные меры безопасности. Тем не менее она с готовностью платит ему сто фунтов за весь комплект, и мы отбываем.Мы выходим и видим, как навстречу по тротуару катит на велосипеде чернокожий юноша. Он слушает плейер, на носу – это в ноябре-то! – черные очки. Явно собирается сказать нам «пару ласковых».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72