Муса спросил:— Позвольте осведомиться, часто ли вы странствуете, ездите ли вы по железной дороге или предпочитаете автомобиль?— Путешествовать я люблю. Правда, в Сахаре вот никогда не бывал, — сказал я. — Но зато здесь, в Берлине, много чего повидал всего за пару дней. Со мной тут столько странных вещей произошло, куда больше, чем за целый год в Мюнхене.— Месяц, наш брат, страж нашего сна, — сказал Муса. — Он отправляет нас странствовать. Он приносит дожди. Он оставляет росу на камнях. Увы, жена несчастного — Солнце. После единственной ночи с супругой Месяц ущербен и истощен. Чтобы вернуть растраченную силу, ему потребно двадцать восемь дней. Через три дня Месяц истает.Я пил чай, сладкий, крепкий. С легчайшим привкусом свежей мяты.На левой руке Мусы я заметил золотой перстень с геммой.— Какой красивый перстень. Римская гемма? — спросил я.Он вытянул над столом смуглую руку с длинными и тонкими пальцами. Чтобы получше рассмотреть перстень, я бережно взял его за руку и тут же почувствовал, как его пальцы вздрогнули. Он снял перстень и подал мне, не касаясь моих пальцев.— Подарок.— Афина, — определил я. — Спутница Одиссея.Муса сделал движение, которое, как я понял, означало, что ему эти имена ничего не говорят или что ему безразлично, кто изображен на перстне. Я протянул ему перстень, но он протестующим жестом поднял руку.— Подарок. Перстень показал вам то, чего не показал мне.Мне сделалось страшно — уж не ляпнул ли я чего-нибудь такого, что он мог понять как приглашение в гости? Вдруг какая-то реплика, брошенное ненароком слово имеет для него своей смысл, отличный от нашего? Принять в дар перстень означает, что я в долгу перед ним и однажды придется сделать ответное подношение, причем Муса воспримет это как самую обыкновенную учтивость и потребует от меня… Чего? Да кто ж его знает, может, одну из моих дочерей! Но вернуть перстень не удалось. Муса с непреклонной твердостью помотал головой. Где это видано, подумал я, чтобы кто-то вот так снял с пальца золотое кольцо с геммой и отдал гостю, человеку, которого видит впервые в жизни? Я вконец растерялся, ничего не соображал, только понял, что надо поскорей уносить ноги. Мои изъявления благодарности Муса принял совершенно спокойно, даже равнодушно. Ох, вынырнет он однажды, ох вынырнет где-нибудь, подумал я.Бухер поглядывал на меня то ли ревниво, то ли неодобрительно, а может быть, и с легкой грустью. Вероятно, ему никогда не приходило в голову спросить своего гостя об этом перстне. А теперь спрашивать не имело смысла, да и Мусу своего он завтра повезет в аэропорт.— Вы уверены, что вам ничего не нужно из материалов Роглера? — спросил он. — Ну, смотрите, а то могу прислать вам в Мюнхен копии.— Спасибо, нет, ничего не нужно. Большое спасибо.— Знаете, хочу вам кое-что сказать. — Бухер вышел проводить меня в светлую прихожую. — У вас — как бы выразиться? — волосы на затылке… ну, короче, стрижка неудачная у вас. Три ступеньки, какое там! — три просеки.— Я в курсе. Спасибо, — сказал я. — И еще раз спасибо за «Мечту Роглера».Ну куда, куда меня опять занесло? — думал я, спускаясь по лестнице. Чтобы не потерять равновесие и не сверзиться вниз, пришлось держаться за перила. Глава 12ЭЙРБОРН — О Господи! Кто ж это вас так изуродовал? Жена, наверное? Чаще всего жены стригут своих мужей так, что потом смотреть страшно.— Нет. Жена стрижет меня очень даже неплохо. Это работа парикмахера.— Не может быть! — Он обошел вокруг меня, рассматривая затылок. Я в зеркале наблюдал за его изумленным лицом.— Последний раз я стригся у профессионала лет двадцать пять тому назад. Потом меня всю жизнь стригла жена. А теперь вот второй раз за два дня попадаю к парикмахеру.На молодом человеке были широкие черные брюки из льняного полотна и серая футболка с белым изображением парашюта и надписью «Airborne».— Одну минуточку, — сказал он. — Прежде чем приступить к работе, я должен показать вас шефу. Поймите меня правильно: необходим свидетель, а то скажут потом, что это я вас так обкорнал. — Он ушел.В центре салона (а может, следует называть это заведение студией? — над дверью-то красовалась фирменная вывеска «Hair design») возвышалась гипсовая копия античной статуи Аполлона в «натуральную» величину. Я вдруг усомнился — не обидел ли молодого человека с парашютом на футболке, назвав его просто парикмахером? Выговорить «хэарстилист» я мог бы разве что мысленно. Если попробую произнести вслух, язык непременно начнет заплетаться, подумал я. Юноши, работавшие здесь, вполне сошли бы за сынов древней Эллады. Все как на подбор стройные, подтянутые, ни грамма жира, спортивные, они стригли, мыли, красили волосы клиентов, и на всех мастерах были футболки, не скрывавшие от взора мускулистые руки и верхнюю часть живота — ясно, что брюшной пресс у каждого, что называется, железный, а у одного был виден даже пупок — у стилиста, который красил волосы молодому парню, сидевшему в кресле по соседству с моим, мягкой кисточкой проводил тонкие оранжевые полосы по колпаку из алюминиевой фольги. В дальнем углу справа от меня, а если смотреть в зеркало, то слева, находился маленький бар, возле него стеллаж из стальных трубок, на котором стояли фотоальбомы, номера журнала «Vogue pour 1'homme», книжки комиксов. Из сферических динамиков лилась музыка техно, изредка издавала тихое шипение кофеварка. За стойкой хозяйничала девушка в малюсеньком платьице из черного шелка, оно, по-моему, вообще могло сойти за нижнюю сорочку, так называемую комбинацию. На девице были туфли с немыслимо высокими каблуками, и когда она наклонилась, доставая что-то из холодильника, будто поднялся занавес — взору явилась парочка полушарий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69