—Да, к чертям. Немного ребят осталось.
—Вот, я и говорю. И слушай, что я скажу, с каждым днем они становятся все отчаяннее — ни хладнокровия, ни стиля, ничего, только драчки-ножички, все норовят порезать друг друга за просто так. Ты не замечаешь этого?
Так оно и было, и Айван должен был и сам давно это заметить, но перемены происходили настолько постепенно, что он о них как-то и не задумывался. Он подумал о Питере Лорре, Кагни и других, которых больше рядом с ним не было.
—Да, знаешь… Ты сказал — и вот теперь я вижу.
—И не только это, — продолжал Богарт. — Послушай! Только вчера мне пришлось отделать одного полу-Раста бвая на Параде. — Лицо Богарта стало вдруг каким-то обиженным. — Да, парень, пришлось отделать его.
—Что у вас там вышло? Что он тебе сделал?
—Что он мне сделал? Что он мне сделал? — повторял Богарт, и возмущение в его голосе росло. — Бвай подошел ко мне и, слушай, что сказал. Он сказал это громко, так что все слышали. Он сказал, что он руд-бвай и с ним черная сила, а зовут его Рас Чака. И он сказал, что он слышал, что меня зовут Богарт, и потому он хочет узнать — не белый ли человек мой отец?
—Что ты ему ответил? — спросил, рассмеявшись, Айван.
—Посмотри на меня! Как белый человек может быть моим отцом? Что я ему сказал?… Ничего не сказал — дал ему хорошенько и свалил на землю. Он вскочил на ноги и достал свой рачет. Я отнял у него рачет и снова повалил, а когда он опять встал, ударил его в голову — не сильно, но так, чтобы научить уважению. Ты можешь представить себе такое хамство, ман? — Лицо Богарта было наглядной иллюстрацией возмущенной гордости, оказавшейся задетой.
—Да, бвай сильно погорячился, да и дурак-дураком тоже, — вздохнул Айван.
Но Богарт по-прежнему о чем-то думал. Раньше невозможно было себе и представить, чтобы кто-то смел в открытую смеяться над именем Звездного Мальчика и тем более над таким бойцом, как Богарт. Но это только вершки, а корешки-то уходят куда глубже. Это время великих внутренних перемен, таинственный процесс, почти незаметный до тех пор, пока вдруг не обнаруживается, что все вещи изменились, и только оглянувшись назад, можно понять, как все это произошло.
Он снова глянул на горькое лицо Богарта — каждый его почетный шрам отливал черным в лунном свете. Можно было ухохотаться над его обиженным выражением, но Айван держал себя в руках. Он знал, что именно тревожило Богарта. Дело было не в наглости и несдержанности молодых Раста — уж кто-кто, а Богарт умел с этим справиться и его никогда не покидали ни решительность, ни фирменный шик. Дело касалось куда более глубоких вещей. Большинство ребят из новичков отращивали себе волосы и брали африканские имена — Рас Такой-то и Бонго Такой, говорили про себя «Я-Ман Такой-то» и "Я-Ман Такой ", и все было «жуткая жуть» и даже иногда «Джа Такой-то и Джа Такой». Кино по-прежнему оставалось их главным общим пристрастием, но сейчас новички вставали на сторону индейцев и никогда не принимали сторону белых, не говоря уже об именах. Но задать самому Богарту такой хамский вопрос, а? Не белый ли человек твой отец? Нет, раньше такого просто не могло быть. Кто все эти Раста? Выглядит так, что сегодня один Раста на всех, а завтра уже куда ни глянь — везде эти дредлоки. Когда и откуда они взялись?
Смешно — он все видел, но как бы не замечал. А однажды оглянулся — и все уже другое. Айван с удивлением вдруг понял, что с тех пор, как он сошел с автобуса Кули Мана, прошло уже шесть лет. Шесть лет псу под хвост. Как они прошли? Богарт прав, этот город, как и все люди, уже не тот, он стал еще хуже. Но каким образом? Что изменилось?
Айван вспомнил, каким большим, людным, волнующим предстал ему некогда город. Сейчас он привык ко всему и просто пытается понять течение времени. Что значит — все стало еще хуже? Ладно, кое-что хуже, кое-что лучше. А что лучше? Вероятно, он сам. Он знает сейчас гораздо больше, чем раньше, на улице может постоять за себя, регулярно ест, спит на простынях — это уже кое-что. Но что реально у него есть и за чем идти дальше, вперед? Спасибо Миста Брауну и хору, где он учился, теперь он разбирается немного в музыке, и сам Миста Браун говорит, что он может петь. Айван просто ждет своего шанса. Но все-таки, что реально у него есть? Нет, вернемся лучше к первому вопросу: что стало хуже? Может ли быть хуже по сравнению с тем, когда он только-только приехал и увидел город? Он вспомнил свои первые недели на улице, голодные дяи, когда он дошел до последней степени слабости, тупости, запуганности и спал на асфальте на рынке; он почувствовал знакомый гул в животе. «Бвай, я лучше буду спокоен. Они думают, что они крутые. Спокойствие, Айван, спокойствие». И вдруг он понял, что люди стали еще беднее, еще при-давленнее. Их нервы оголились, они стали быстрее впадать в ярость и прибегать к насилию, совсем не так, как раньше. Они всегда, конечно, горланили и вздорили, выставляясь друг перед другом, но раньше все держалось в каких-то рамках и было смягчено юмором. А сейчас и юмор стал каким-то горьким, злобным… и сами все такие раздражительные…
И полиция — они стали еще хуже. Точно. Когда я приехал в город, ездили на велосипедах или ходили пешком. Все, что они могли, — это уложить тебя на землю или ударить дубинкой. А сейчас? Сейчас они на машинах и с оружием, некоторые с автоматами. И многие молодые, как я слышал, ходят с револьверами. Ты сам говорил: они сказали, что могут в два счета решить все твои проблемы одним выстрелом.
Что-то случилось. Это точно… Но ведь это только начало, только начало… а где же конец? Что будет, что ждет нас всех? Он не мог сказать конкретно, но это будет «ужас», что-то жуткое… Как Растаман говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150