Глаза его, наполненные гневом поражения и беспомощной мольбой, встретились с глазами Айвана.
—Держи ее, брат, не пускай, — крикнул Айван и, поднырнув под передок тележки, навалился всем своим весом, чтобы она не покатилась под откос. Человек на том конце тележки переменил положение, крепче уперся в землю ногами, и они вместе медленно скатили ее вниз со склона.
Растаман тяжело опустился на траву у края дороги, его костистая грудь ходила ходуном. Дышал он отрывисто, глаза его смотрели в открытое пространство и, казалось, теряли фокус. Он был одет в одни только шорты цвета хаки, его угловатые конечности выглядели будто беспорядочная куча черных блестящих костей, брошенная в траву.
—Спасибо… тебе… брат. — Каждое слово он произнес отдельно и с заметным усилием.
—Отдыхай, брат, — проговорил Айван, что заставило его окончательно успокоиться. С длинными руками и ногами, костистым телосложением и эффектными матовыми волосьями-дредами он казался Айвану самым высоким, самым черным и самым поразительным человеком, встреченным им за всю его жизнь.
Через некоторое время Растаман выпрямился и посмотел на тележку с отблеском ненависти в глазах:
—О… не могу везти ее, Джа. Думал, уже не справлюсь.
— Все в порядке, ман.
—Джа, если бы не ты… сам Бог тебя послал. — Он потряс головой. — Иначе мои шестеро дитятей не поедят сегодня, знаешь, Джа. И папа их в тюрьму спать пойдет тоже. Бвай, еще бы немного — и дети мои спали бы на свалке, а ветер свистел бы у них в животиках.
—Да, вижу, что ты совсем выжат.
—Джа, я не знал, что дорога такая крутая. На холм я забрался — а когда стал спускаться с холма этого… — Он указал на дорогу. — Телега как будто отпрыгнула от меня, Джа. Как будто стала тяжелее в пять раз. Все время я боролся с ней там — взгляни на мои руки. — Он показал ладони, натертые деревянной ручкой: кое-где грубая мозолистая кожа треснула, была в ярких кровавых бороздках. — И сюда посмотри, — он указал на правую ногу. Он потерял свою сандалию, и шершавая поверхность горячего асфальта содрала кое-где кожу со стопы.
—Бвай, я бы уж, наверное, бросил тележку, — сказал Айван, увидев покалеченную ногу.
—Бросил? Бросил? — Человек издал короткий горький смешок. — Дорогой мой, ты ничего не понимаешь.
Айван взбежал на холм и вернулся с потерянным кем-то шампата — куском автопокрышки, вырезанной под размер ноги и прошнурованной двумя резиновыми ремешками. Раста плюнул на кровоточащую ногу, прилепил разодранную кожу и спекшуюся с пылью кровь и надел сандалию.
—Ты говоришь «бросить». Брат, ты понимаешь, что каждое пенни мое я отдал за тележку эту? Если еще раз она ускачет от меня и поедет с холма, то Я-ман — конченый человек, ман. Дитяти мои есть не будут. Мамка их уже поставила кастрюлю на огонь, а в кастрюле одна водица, и все меня ждут, что я наконец принесу и положу им туда. Как мне бросить все? Я первый же и буду мертвец. И — смотри на меня — представь себе, что тележка с горы поехала и врезалась в машину большого человека? В тюрьме мученик-я спать буду, понимаешь. Да, Джа, в тюрьме — и полиция тут как тут — а они ой как рады голову мою дубинкой проломить и дреды Я-мана скорее сбрить вместе с бородой.
Он говорил с тихой напряженностью, которая только усиливала гнев, кипевший внутри него, словно, как показалось Айвану, дикий зверь, загнанный в его тощее тело.
—Ай, смотри, глаза мои — красные какие. Думаешь, так я родился, Джа? Когда солнце горячее и тележка тяжелая, Я-ман даже руку не могу отпустить и пот со лба утереть. Вот он и течет прямо в глаза и жжет их.
—Так почему бы тебе не нанять кого-нибудь помогать?
—Мой старший бвай большой уже, знаешь, но ему в школу надо ходить — думаешь, я хочу, чтобы он по моим стопам пошел? — Раста жестом указал на тележку.
Даже если оставить без внимания все его причитания, человек этот, решил Айван, явно не способен толкать такой груз, тем более в потоке транспорта.
—Куда ты едешь с этим?
—На фабрику бутылок в западную часть — миль десять отсюда.
Айван посмотрел на человека и его груз. Внезапно им овладел интерес: каково это везти такой нескладный груз по ревущим запруженным улицам. Впервые с тех пор, как он лишился денег и вещей, он задумался о чем-то постороннем, перестал думать о собственных трудностях.
— Я помогу тебе толкать, — предложил он. Впервые на протяжении всего разговора Дредлок пристально на него посмотрел.
—Ты знаешь, где эта фабрика?
—Нет, но все в порядке.
—Спасибо, ты уже помог Я-ману — весь народ собрался бы посмотреть на крушение и посмеяться, так что Я-ман тебя благодарит. Почему ты хочешь еще помочь?
Человек спрашивал без подозрительности, но с некоторым недоумением. Айван был удивлен своим ответом.
—Я не хочу ничего от тебя получить. Посмотри на свои руки и ноги и скажи, как ты один потащишь всю эту тяжесть?
—Правда это, — сказал человек. — Меня зовут Рас Мученик.
—Меня зовут Риган.
—Одна любовь, Джа.
Дредлок медленно поднял с земли свое тощее тело и осторожно поставил его на израненные ноги. Он прохромал несколько шагов, выругался про себя и занял свое место между ручками. Айван взялся за передние ручки и они двинулись к фабрике бутылок.
Путешествие по размягшему от жары асфальту, среди хаотического движения оказалось медленным и долгим, да вдобавок с резким сухим ветром, проходившимся пылью по их потным лицам. Рас Мученик слушал историю Айвана и время от времени давал ему советы, как найти работу или, по крайней мере, как прокормить себя. Его взгляд на город, да и на всю жизнь, был, в отличие от Жозе, очень мрачным. С каким-то извращенным смирением он принимал всю достающуюся ему боль и страдание, поскольку город был «Вавилон», в котором «черный человек должен страдать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150