Слишком много огня — и у тебя плохой характер. Это как у папы, которого мама всегда ругала за курение, а он кричал, чтобы она помалкивала. Это сейчас он чувствует себя виноватым за то, что не позволял ей выговориться.Недостает дерева — и ты слишком быстро склоняешься к чужому мнению и не можешь настоять на своем. Это как наша тетя Аньмэй.Слишком много воды — и ты плывешь то в одну, то в другую сторону. Это как я: начала делать диплом по биологии, потом по искусству и, не закончив ни того, ни другого, бросила все и устроилась на работу в небольшое агентство секретаршей, а потом занялась составлением рекламных проспектов.Обычно я пропускала мимо ушей мамины замечания и не принимала всерьез ее китайских суеверий и примет, которые у нее находились на все случаи жизни. Когда мне было уже за двадцать и я посещала курс по введению в психологию, я попыталась объяснить ей, что не стоит слишком сильно критиковать детей — это не лучший способ воспитания.— В педагогике есть такой подход, — сказала я, — согласно которому родителям рекомендуется не ругать детей, а подбадривать. Понимаешь, люди стараются делать то, чего от них ждут. А когда ты делаешь замечание за замечанием, это означает, что ты ничего хорошего от человека не ждешь.— Не придумывай, — ответила мама. — Ты не стараться. Лень встать. Лень делать то, чего от тебя ждут.— Все к столу, — радостно возвещает тетя Аньмэй, внося в комнату дымящуюся кастрюлю с вонтонами, которые она только что приготовила. На столе, сервированном аляфуршет, как на куэйлиньских вечеринках, куча еды. Папа зарывается в гору чоу мейн (Китайское овощное блюдо.), высящуюся на огромной алюминиевой сковороде, рядом с которой лежат маленькие пластиковые пакетики с соевым соусом. Тетя Аньмэй, должно быть, купила все это на Климент-стрит. Суп с вонтонами, на поверхности которого плавают побеги цилатро, очень аппетитно пахнет. Я начинаю с большого блюда часвей, сладкой свинины, нарезанной кусочками размером с монетку и обжаренной в гриле, потом перехожу к пирожкам, которые всегда называла «пальчиками», — они из тонкого теста с начинками из свинины, говядины, креветок и чего-то непонятного, что мама относила к разряду «питательных вещей».Едят здесь не слишком-то изысканно. Все, словно умирая от голода, набрасываются на свинину, норовя подцепить куски побольше, и один за другим отправляют их в рот. Совсем не как дамы из Куэйлиня: те, по моим представлениям, ели с необыкновенным изяществом.Покончив с едой, мужчины без долгих церемоний встают из-за стола и уходят. Женщины, будто стараясь от них не отстать, быстренько доклевывают последние лакомые кусочки, относят тарелки и чашки на кухню и сваливают все в раковину. Потом по очереди моют руки, ожесточенно оттирая с них жир. Кто положил начало этому ритуалу? Я тоже ставлю свою тарелку в раковину и мою руки. Тетушки разговаривают о поездке Чжунов в Китай, а потом мы все идем в заднюю комнату. По дороге проходим через бывшую спальню четырех сыновей Су. Двухъярусные кровати с истертыми, расщепленными лесенками все еще здесь. Дядюшки радости и удачи уже сидят за карточным столом. Дядя Джордж быстро тасует карты — так, словно обучился этому в казино. Папа с зажатой в губах сигаретой протягивает кому-то свою пачку «Пэлл-Мэлл».Мы входим в заднюю комнату, где когда-то спали три девочки Су. В детстве мы с ними были подружками. Сейчас они выросли и повыходили замуж, а я опять пришла поиграть в их комнату. За исключением камфарного запаха, здесь все такое же — кажется, будто вот-вот войдут Роуз, Руфь и Дженис с накрученными на банки из-под апельсинового сока волосами и плюхнутся на свои абсолютно одинаковые узкие кровати. Белые ворсистые покрывала на постелях вытерлись настолько, что стали почти прозрачными. У нас с Роуз была привычка выдергивать из них узловатые ниточки, обсуждая свои проблемы с мальчишками. Ничего с тех пор не изменилось, только сейчас в центре комнаты стоит низкий стол для игры в маджонг, выкрашенный под красное дерево. Стол освещен напольной лампой — длинной черной трубкой с тремя продолговатыми лампочками, похожими на широкие листья каучуконоса.Никто не говорит мне: «Садись сюда, здесь было место твоей мамы». Но я угадываю, где оно, еще до того, как все рассаживаются. Какая-то пустота ощущается в ближайшем к двери кресле. И дело тут, пожалуй, даже не в кресле. Просто это ее место за столом. Безо всяких подсказок я знаю, что мама сидела на восточной стороне стола.Все начинается на востоке, сказала мне мама однажды, с восточной стороны встает солнце и приходит ветер.Тетя Аньмэй, сидящая слева от меня, высыпает костяные фишки на зеленое сукно и говорит мне:— Теперь надо перемешать фишки. — Мы круговыми движениями двигаем их по столу: получается нечто вроде водоворота. Когда костяшки сталкиваются друг с другом, слышится сухой шорох.— Ты тоже всегда выигрывать, как твоя мама? — через стол обращается ко мне тетя Линь. У нее на лице нет ни тени улыбки.— Я только в колледже играла немного с друзьями-евреями.— Аххх! Еврейский маджонг, — произносит она с отвращением. — Это совсем не то.Мама тоже так всегда говорила, хотя никогда не могла объяснить толком почему.— Может быть, сегодня мне не стоит играть? Я просто посмотрю, — предлагаю я.Тетя Линь, как несмышленому ребенку, сердито мне выговаривает:— И как же мы будем играть втроем? Это точно стол с тремя ножками: нет равновесия. Когда умер муж тети Иннин, она попросить своего брата составлять нам компанию. Твой отец попросить тебя. Так что это решено.«Какая разница между китайским и еврейским маджонгом?
1 2 3 4 5 6 7 8