Я остановил его, заставил сесть на камень, чтобы переждать, когда пройдет лихорадка.
Придя к Портнишечке, мы узнали, что нам повезло: ее отец опять отправился в какую-то деревню. Черная собака, как и в прошлый раз, пропустила нас, не залаяв.
Лицо у Лю было цвета зрелого помидора, он бредил. Из-за этой малярии вид у него был такой жалкий, что Портнишечка даже перепугалась. Она тут же отменила сеанс «устного кино» и уложила Лю у себя в комнате на кровать, завешенную белой москитной сеткой. Длинную свою косу она обернула вокруг головы, так что у нее получилась высокая прическа вроде короны. Потом сбросила розовые тапочки и босиком выбежала на улицу.
— Пошли со мной, — позвала она меня. — Я знаю одно средство, которое очень помогает в таких случаях.
Этим средством оказалось обычное растение, росшее на берегу ручья, что протекал около их деревни. То был небольшой куст высотой сантиметров тридцать с ярко-розовыми цветами, отражавшимися в прозрачной воде неглубокого ручейка; их лепестки были похожи на лепестки персика, но только чуть побольше. Целительными же свойствами обладали листья этого растения, шероховатые, остроконечные, по форме смахивающие на утиные лапы. Портнишечка нарвала их довольно много.
— Как называется это растение? — полюбопытствовал я.
— «Осколки разбитой чашки».
Она истолкла их в белой каменной ступке. И когда они превратились в зеленоватую кашицу, Портнишечка обмазала ею левое запястье Лю, который хоть и бредил, но сознания окончательно не потерял. Он не сопротивлялся и не мешал ей обвязать его запястье длинной белой тряпицей.
К вечеру дыхание Лю стало ровным, и он уснул.
— Скажи, ты веришь… ну, в разные такие вещи…— нерешительно спросила у меня Портнишечка.
— В какие?
— Ну, которые кажутся сверхъестественными?
— Когда верю, а когда нет.
— Можно подумать, будто ты боишься, что я на тебя донесу.
— Да вовсе нет.
— Так как же?
— Я считаю, что на сто процентов верить в них нельзя, но и стопроцентно отрицать тоже нельзя.
Судя по ее лицу, мой ответ удовлетворил ее. Она бросила взгляд на кровать, где спал Лю, и спросила:
— А кто у Лю отец? Он буддист?
— Право, не знаю. Но он великий дантист.
— А что это такое?
— Ты не знаешь, что такое дантист? Это тот, кто лечит зубы.
— Кроме шуток? Ты хочешь сказать, что он вытаскивает из зубов тех червяков, которые вызывают боль?
— Вроде того, — ответил я, постаравшись не рассмеяться. — Я тебе выдам даже один секрет, но ты никому не должна его рассказывать.
— Клянусь, что буду молчать.
— Его отец, — чуть ли не шепотом сообщил я ей, — вытащил этих червей из зубов самого председателя Мао.
После чуть ли не минутного почтительного молчания Портнишечка спросила:
— А он не рассердится, если я сегодня ночью приведу к его сыну колдуний?
Четыре старухи в длинных черных и синих юбках, с цветами, воткнутыми в волосы, и нефритовыми браслетами на руках, пришедшие из трех соседних деревень, собрались около полуночи вокруг постели Лю, который метался в неспокойном сне. Они расселись по четырем углам его кровати и смотрели на него сквозь москитную сетку. Трудно было бы сказать, какая из них была самая сморщенная и самая уродливая и нагоняла самый большой страх на злых духов.
Та, что была самой скрюченной, держала в руке лук и стрелу.
— Можешь быть уверен, — заверила она меня, — этой ночью злой дух из шахты, что навел болезнь на твоего друга, не посмеет приблизиться к нему. Лук у меня с Тибета, а у стрелы серебряный наконечник. Когда я ее выстреливаю, она свистит в воздухе, как летучая свирель, и пронзает грудь демона, каким бы могучим он ни был.
Однако их преклонный возраст и позднее время отнюдь не способствовали исполнению взятых на себя обязательств. Сперва они начали зевать. А потом, несмотря на крепкий чай, которым их потчевала хозяйка, стали клевать носом и в конце концов задремали. Владелица лука тоже заснула. Свое оружие она положила на кровать, и ее дряблые накрашенные веки медлительно и грузно смежились.
— Разбуди их, — велела мне Портнишечка. — Расскажи им фильм.
— Какой?
— Неважно. Любой. Главное, чтобы они не заснули…
То был самый невероятный сеанс в моей жизни. В затерянной горной деревне при колеблющемся свете керосиновой лампы я у постели моего друга, лежащего в забытье, рассказывал северокорейский фильм молоденькой девушке и четырем старым колдуньям.
Я худо— бедно справлялся с сюжетом, кое-как разматывал его. И уже через несколько минут история несчастной «девушки с цветами» завладела вниманием моих слушательниц. Они даже задавали мне вопросы, и чем дальше, тем реже клевали носом.
И все— таки я чувствовал: мне было далеко до магии, которую создавал своим рассказом Лю. Я не рожден сказителем. И не был им. Примерно через полчаса после начала рассказа я добрел до того места, когда «девушка с цветами», с огромным трудом раздобыв немножко денег, прибегает в больницу и узнает, что ее мать умерла и что перед смертью она долго и отчаянно повторяла имя дочери. В общем, все как в нормальном пропагандистском фильме. Это был первый кульминационный момент сюжета. И при показе фильма и когда мы рассказывали его крестьянам нашей деревни, в этот миг все зрители и слушатели плакали. Но, возможно, колдуньи были сделаны из другого теста. Слушали они внимательно и даже не без некоторого волнения. Я даже иногда словно бы чувствовал, как по спинам у них пробегают мурашки, но ни единой слезинки из них выжать не удалось.
Слегка разочарованный достигнутыми результатами, я решил подкинуть несколько трогательных подробностей про то, как у «девушки с цветами» задрожали руки и денежные купюры посыпались на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48