Точно поперек натянута полосатая лента из тех, которые в былые годы я спокойно приподнимал, чтобы пройти. Полицейские дела, но я и был полицейским. Разумеется, тогда тут действительно висела лента, и был полицейский, который ее приподнимал и проходил, который вел дело. Детектив-инспектор Марш. Дело Нэшей.
Когда он узнал о моем прошлом, в его лице что-то сдвинулось. Комната для допросов, мои показания. Я, так или иначе, был главным свидетелем – и единственной загвоздкой в ясном вообще-то деле. Ясном как дважды два. Очень странно это – сидеть в комнате для допросов по ту сторону стола. По ту сторону закона.
Виды и звуки полицейского участка. Запашок из камер.
Когда он узнал о моем прошлом, мог хорошо на меня надавить. Почему не стал – объясняет маленькое признание, которое он сделал почти что в обмен, так мне показалось. Что через месяц уходит на пенсию, это последнее его настоящее дело. На которое его поставили потому, что тут все проще простого. Никаких осложнений – кроме меня, так выглядело. Он мог хорошо на меня надавить, и начал было. Серые уклончивые глаза. Но пока он держал меня там, по ту сторону стола, и вгонял в пот, он тоже словно бы находился на краю какой-то пугающей расселины, и не кто иной, как я, протягивал ему руку со словами: смелей, вы можете, прыгайте. Я подстрахую.
Я видел на его лице вопрос, которого он вслух так и не задал – и который от встречи со мной только усложнился.
Каково это, а? Каково это – не быть полицейским?

Дело Нэшей. Кто о нем помнит? Не всякое дело, отраженное в полицейских архивах, попадает еще и в газеты. Это чего-то требует. Но даже пусть и попало – все равно скоро забудут. Даже здесь, куда я приехал, могли забыть. Здесь в особенности.

Нет, не могу. Как будто сама машина не желает поворачивать. Тоже хочет забыть. Даю газ. Холодное тошнотворное чувство предательства. Как будто Сара по-прежнему в этом доме, заперта в нем – вот где ее настоящая тюрьма, – а я от нее уезжаю.
Но как я могу приблизиться к этому дому, не переживая заново то, как дважды побывал здесь два года назад? Когда первый раз уезжал, вдруг этот черный вкус. И я знал, что он означает. Иначе почему повернул и поехал обратно?
Я должен был понять раньше, ощутить этот вкус раньше. Должен был остановить ее мужа, обогнать и остановить – может быть, прямо здесь, у поворота на его улицу. Преградить ему путь. «Мистер Нэш? Мистер Роберт Нэш? Я из полиции...»
Или опередить его задолго до этого. Приехать туда первым. «Сара! Это не Боб, это я».
А я просто следовал за ним до угла, смотрел, потом уехал.
Он не был бы там, где сейчас. И она бы не была.
8
Кафе «Рио». По всей стене фреска, сделанная по трафарету: гора Пан-ди-Асукар, попугаи, пальмы, девушки на пляже. Самое оно для Уимблдона в дохлые последние дни октября. Мягкие, льнущие звуки самбы.
Наши машины дожидались на стоянке у супермаркета. Вначале надо было разобраться с покупками. Я сказал: «Моя вон там, – и показал на дальний угол площадки. – Я через минуту». Она могла запросто уехать.
Конец октября. Скоро переведут часы. Теперь больше всякой всячины может происходить в темноте.
Я подумал: нет, работа будет моя. Не отдам Рите.
Ей тоже кое-что обломилось, подумал я, и она об этом знает: не просто то-то и то-то за такие-то деньги. Не просто наемный глаз, наемное ухо. Я сходил за кофе. Всего этого могло и не быть, дело могло ограничиться отменяющим звонком.
Врачи и пациенты не должны, считается, встречаться случайно, но это происходит, и льются раскрепощающие, развязывающие язык латиноамериканские ритмы.
«Значит, хотите услышать историю?» – спросила она.
Я не сказал, что хочу. Если и кивнул, то еле заметно. Но когда тебе надо выговориться и нужен слушатель, очень кстати приходится незнакомый человек, нейтральная сторона – ты почти что обращаешься к стене.
И очень кстати, если вы не лицом к лицу сидите, а бок о бок за одной из этих узеньких стоек у окна, сидите и смотрите, как течет мимо остальная жизнь. Поток транспорта на Уорпл-роуд – люди торопятся по домам. Вот почему все помещения, специально оборудованные для этой цели – стол и два стула один напротив другого, – устроены неправильно. Все врачебные кабинеты. Не говоря уже о комнатах для допросов с включенными на запись магнитофонами на столах. Если хочешь, чтобы человек говорил, хуже и выдумать ничего нельзя.
Пялиться им в глаза – это никогда успеха не приносило. Встань, пройдись по комнате, пусть он лучше обращается к твоей спине. А еще лучше – две табуретки в баре и две порции чего-нибудь жидкого. Человек колется в два счета (хотя вряд ли это сгодится в юридическом смысле).
Марш, мне кажется, думал (и не ошибался), что я невысокого мнения о его технике допроса.

Комнаты для допросов. Серые обшарпанные стены. Пепельницы, которые никто не опорожняет.

Она прихлебывала капучино и смотрела прямо перед собой. Линия щеки, загибающаяся к глазнице. Я знаю, когда прикинуться, что меня нет.
«Я преподавательница языков, – начала она – Работаю в Роугемптоне. Французский, испанский...»
На миг я представил ее себе стоящей в классе и рассказывающей им то, что собиралась рассказать мне. Сегодня у нас необычный урок. Я вообразил себя за партой в первом ряду.
Десять минут... Может, двадцать или чуть побольше. Я помалкивал. Преподавательница языков.
«Это я во всем виновата...» – сказала она.

Я, конечно, и теперь там бываю. Заведение работает, хотя новым его уже не назовешь. Сажусь, если свободно, где мы тогда сидели. Теперь ее очередь быть невидимой – настолько невидимой, что ее словно бы никогда здесь и не было.
Можно с воздухом поговорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11