.. Охота за милицией - за формой, за
табельным оружием и документами. Никто не верил никому, особенно соседям и
держать дома обычный магнитофон было опасней чем неразорвавшуюся фугаску.
Укреплялись двери, на ночь в квартирах не тушили свет, но это мало
помогало и тогда обезумевшие граждане стали создавать отряды самообороны.
Уличная стрельба по ночам перестала пугать быстро, труднее было привыкнуть
к другому...
Прежде чем открыть дверь ты смотришь в глазок и в глазок же тебе
втыкают заточку и ты остаешься висеть на двери. Или рано утром дети на
мотоциклах затевают с тобою веселую игру в салочки и салят до тех пор,
пока ты не остаешься лежать на асфальте.
Да нет, все это кино. Другое страшно - когда вокруг пьяные рожи и ты
понимаешь, что сейчас тебя будут убивать. Ни за что, просто так, потому
что сегодня вечером ты прошел по их улице. Всякое бывало...
Дома меня "навещали" дважды. В первый раз они стали ломать дверь, но
не успели - на шум явились самобовцы. Второй раз я едва не попался. Я ждал
Ирку и, не раздумывая, пошел открывать. У двери тоненькой иголочкой
кольнуло беспокойство. Я успел уйти через соседский балкон...
А потом Ирка с родителями уезжала в Анапу отдохнуть и вновь я не
почувствовал ничего, хотя до развала оставалось чуть больше трех дней. Я
проводил их на вокзал и возвращался домой пешком по вечерней Москве. Метро
тогда уже не ходило. Помнится, я еще удивлялся огромному количеству
"Икарусов", набитых странными бесцветными личностями. Через три дня я
понял, но времени рассуждать не осталось. Можно было только полагаться на
свой дар, на умение читать по лицам и на веру в предчувствия. Не жалеть,
не думать, не сомневаться. Стрелять не прицеливаясь, не на звук даже, на
ощущение опасности, на запах смерти. Пахло отовсюду...
- ...на два дня осталось.
Гулько уже давно что-то мне говорил.
- А? - машинально переспросил я. - На сколько?
- Жратвы на два дня осталось. Надо реквизицию делать.
- Какие проблемы? - я никак не мог сообразить чего он хочет. - Надо,
значит сделаем.
- Потапов плохо в тот раз поработал - мне не понравилось. Какой-то он
вялый, все у него между пальцами уходит...
Мне надоел бессмысленный разговор и я сказал:
- Вот и проследи, чтоб не уходило!
Гулько долго молчал, а потом тихо ответил:
- Это не мое дело.

А было вот как...
Зима выдалась теплой и мокрой, лето коротким, сирень не цвела и
планеты, выстроясь в ряд, лишали людей сна. Нервы не выдерживали и
рвались, но некому было распознать сумасшедших - безумие кипело всюду.
Одни пили водку, купленную по тройной, против прежней, цене у
грузчиков и таксистов, бубнили до утра на кухнях, хрипя от табачного дыма,
бессонницы и перепоя. Дошедшие до черты - резали друг друга. Делали
деньги, пытались забыться в работе, ненужной никому кроме них, забивали
дни мгновенными, никчемными делами. Наиболее трезвые стояли в очередях за
самым дефицитным товаром - иностранным гражданством. Учили языки и обычаи,
собирали документы... Счастливцы, ошалело, не веря в свое счастье, махали
руками остающимся - не сумевшим, но жаждущим. "Шереметьево-2" гудел как
очередь за сигаретами. Картонные ящики, вьетнамцы, спецназы, собаки,
ругань, валюта на гениталиях...
Жизни не было, но она дорожала. Нищие завывали в переходах, хватали
за рукава и матерились, если подавали мало. О беженцах из одной республики
помнили до беженцев из другой. Рубль увядал, кабаки цвели. Торопились
успеть, не упустить, перебирая оставшиеся доступными радости. СПИД не
пугал. Гоняли по иссохшим венам активированный уголь и "мульку", запивали
транквилизаторы вином. Неприемлющие химию медитировали перед экранами. В
речах не искали смысла, слова гипнотизировали. Женщины пили наравне с
мужчинами, мужчины превращались в истеричек.
И все ждали, спрашивали друг у друга, самих себя и модных астрологов:
"Когда же это кончится?", не подозревая, что "это" уже кончилось и не
вернется никогда.

Часовой на крыльце, не отрывая зада от ступенек, подвинулся чтобы
пропустить нас. Мы прошли и Гулько, неожиданно повернувшись, пинком свалил
часового с лестницы.
- Не спи, дурень, пропадешь, - ласково напутствовал он. Парень
копошился на земле и физиономия у него была обалделая.
- Это кто? - спросил я. - Рожа незнакомая.
- Новенький. Местный...
В коридоре стоял сумрак, с потолка капало. За два месяца я выучил
коридор наизусть - изуродованные стены, куски дерьма и штукатурки, копоть,
битое стекло, объедки, заскорузлое тряпье.
У двери бывшего директорского кабинета висел щит некогда наглядной
агитации. "В плюрализме наша сила!", "Народные депутаты района" и так
далее... Бумаги на щите давно не осталось - пошла на подтирки и самопалки.
Картон ободрали для растопки. До фанеры не добрались, но зимой настанет ее
черед.
Под щитом - я вздрогнул от неожиданности - сидел, подставив под зад
"дипломат", мэр поселка Александр Владимирович Ярошин. Он как всегда
вежливо поздоровался, я как обычно не ответил. От него несло мертвечиной -
абстрактный гуманист, такой не заживется. Гулько открыл дверь, высветив на
миг обрывки страшных рож на стенде, и мы вошли в штаб.
Вся команда была в сборе. Костик-радист примостился у своего ящика и,
пусто уставившись в стену, крутил настройку. Шуров сидел мрачный,
Пшибурджевский пьяный. Status quo. Откуда же этот мороз по коже?
Зловещая картинка. Завешенное одеялом окно, керосиновая лампа на
столе, запах свежевыпитого и страшное, с выкаченными глазами, лицо
Пшибурджевского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18