мужчины по-прежнему пели, на траве выступал холодный пот, у певцов болели головы, а голосовые связки натягивались так, что вместо музыки получался бездыханный вой.
На следующий день сыновья устроили безобразную сцену из-за отцовского аккордеона; Раймунд рыдал и театрально, как Тарзан, стучал себя кулаком в грудь, кричал, что Джо рвет на части семейную собственность, что отец обещал аккордеон ему, что отец перевернется в гробу, как червяк. Сравнение вышло неудачным – Дороти охнула, а Джо выматерился. Представление предназначалось публике, ибо в глубине души Раймунду было плевать на аккордеон.
Поспешная свадьба
После таких похорон, думала Соня, какая уж там свадьба, даже польская?
Она ошиблась. Старик Булас, возбужденный сверх меры атавистичной страстью к церемониям, проспал после отпевания восемнадцать часов, встал, составил список и отправил внука к родителям невесты, вдовствующей матушке жениха и еще многим другим. Жене он объяснил, что мрачный обряд похорон Иеронима необходимо уравновесить как можно более wesele стилем, хотя жених с невестой и разослали приглашения по почте вместо того, чтобы обзвонить предполагаемых гостей и позвать каждого лично или хотя бы отправить им dru?ba . Поскольку свежепохороненный отец жениха был музыкантом-любителем, да и сам жених полупрофессионально занимается музыкой, на свадьбе обязательно должны быть хорошие исполнители, начиная со скрипача, который специально для Сони, покидающей отчий дом, сыграет «Посажу тебя в повозку, о любимая».
– Ах, – воскликнул старик Булас. – Помню, я был еще ребенком, мужчины стреляли из пистолетов, а будущая невеста, вся в лентах, усаживалась в повозку. Это было ужасно. Кто-то выстрелил и попал ей прямо в сердце – случайно. Вместо свадьбы получились похороны.
Свои услуги предложил полька-бэнд, и ужин с танцами из отеля «Венцеслас» перенесли в шикарный зал Польского клуба. Булас объявил, что они с миссис Булас берут на себя обязанности starosta и staroеtina и намерены руководить незнакомой другим гостям церемонией. Сначала все шло хорошо, хлеб-соль, только музыкантам порядком осточертел «Великий марш», который требовалось играть с самого начала всякий раз, когда появлялся новый гость; во время бесконечного ужина старик Булас поминутно вскакивал чтобы произнести речь или сказать тост, у него заплетался язык, а слова терялись в воспоминаниях о какой-то другой злосчастной свадьбе, еще в Польше – та свадьба была испорчена недотепой-поваром, который быстро-быстро смешал тесто, потом куда-то убежал, что-то ему там надо было сделать, потом стал носиться взад-вперед, вылил тесто в кастрюлю, сунул кастрюлю в печь, затем остудил этот свой замечательный торт и чем-то разукрасил, а когда настало время невесте его резать, она почувствовала под ножом что-то твердое, сказал старик, а потом взяла в руки отрезанный кусок и увидала крысу, крысу в торте, дохлую, конечно, но хвост вылез наружу, когда она отрезала кусок, и все увидели торчащую лапку и, боже мой, ее вырвало, а гостей, глядевших на все это тоже стало рвать, ох, это было ужасно, все успели хорошо накачаться вином и сытной закуской, и рвота повсюду. Он запел:
– Czarne buty do roboty, czerwone co ta?ca .
Когда пришло время менять вуаль, Соня и ее подружки выстроились в ряд, но одна девушка, возможно от размышлений над историей старого Буласа, пронзительно завизжала и упала в обморок. Через полчаса, когда ее привели в чувство и отвели за боковую линию, все выстроились снова. Сонина мать дрожащими руками сняла с дочкиных светло-русых волос украшенную апельсиновыми цветами, но мокрую от слез фату с вуалью и надела ее на голову лучшей подруги; зал наполнился печальными глубокими голосами – «Сегодня ты уж больше не девица», – и тут заревел сигнал пожарной тревоги. Несколько минут спустя Джо повел свою невесту в центр зала, поскользнулся на неосторожно упавшей на пол капле воска и ушиб колено. Он психанул, громко выругался и отправился прямиком в бар, предоставив Соне самой решать, идти за ним или нет. Постепенно, особенно после того, как объявили, что записи полек будут отправлены во Вьетнам поднимать боевой дух солдат, начались нормальные танцы – сперва спокойные, но затем вирус плясового сумасшествия захватил всех, это была уже не старая добрая полька раз-два-три-четыре, а настоящие цыплячьи подскоки, «Siwy Ko?» , «Серебряный башмачок» и другие новомодные бешеные па; пляски продолжались до самого утра, музыканты молили о пощаде, измученные танцоры прямо в парадных костюмах складывались у стены в штабеля, да так и засыпали. Среди них – старик Булас, но он не спал: он был в глубокой коме, от которой ему уже не суждено было очнуться вплоть до самой своей смерти неделю спустя, когда он открыл глаза и произнес:
– Пусть те, кому я пел, споют теперь для меня. – Родня завыла в голос, уверившись, что он зовет хор мертвецов.
Джо и Соня
– Черт побери, кажется, мы все-таки поженились, – объявил Джо уже в мотеле и зевнул так, что хрустнула челюсть. Соня улыбалась.
– За долгую и счастливую совместную жизнь. – Он звякнул своим бокалом шампанского о Сонин. – Сколько у нас денег?
– Не знаю. – Она подхватила чемоданчик и ушла в ванную.
Джо погрузил руки в атласную сумку и, вытащив оттуда охапку банкнот, занялся подсчетами, но Соня вскочила на кровать в короткой нейлоновой рубашке, тонкой, бледно-голубой, обшитой по краям кружевом, и он отвернулся от денег. Он смотрел на темные кружки ее сосков, треугольник, пухлые икры и белые лодыжки. Она подпрыгнула, кровать заскрипела, ноги утопали в толстом одеяле. Деньги посыпались на пол, и он бросился на нее, как ныряльщик бросается с высокого борта прямо в синюю глубину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162