– Давай садись-ка лучше за уроки, – говорит он мне.
Я сажусь за стол в гостиной, передо мной калька, на которой мне надо вычертить разрез двух пазов, и угольник, наклоненный на 45 градусов. На экзамене я должен буду обрабатывать эту деталь.
– Кончается «ласточкиным хвостом», не забудь.
Долгая пауза. Потом, не отрываясь от окна, он говорит:
– Я тут разговорился с одним приятелем, с Джулио Паррини. У него мастерская возле Тре Пьетре. В перерыве между сменами он нам разрешает пользоваться фрезерным станком. Джулио работал вместе со мной на «Гали», был активистом, в партии был, нас в тридцать девятом вместе посадили. Конечно, он и твоего отца знал. Но кончилась война, миновали первые радости. После забастовки в сорок восьмом, той, что была из-за рабочих советов, его перевели в «цех для ссыльных». Ему, квалифицированному рабочему, пришлось копаться в металлическом ломе. Я в этом цехе тоже провел пару лет. Туда попали и трое-четверо из цеха оптики, люди самой высокой квалификации, мы-то устояли, а вот Паррини не выдержал, решился на другое: ушел с завода и открыл собственное дело. Кое-кто ему денег одолжил, банк предоставил ссуду. Поначалу тяжело, конечно, приходилось, но теперь у него в мастерской пять станков, девять рабочих. Он позабыл идеологию и профсоюзы. Порой люди продаются просто так, из-за дурного настроения. Конечно, он сумел круто повернуть руль. У него роскошная «Джульетта», собственная квартира. По старой памяти он голосует за нас.
Милло стоит, облокотившись о подоконник, даже не замечая, до чего грустно все, что он говорит.
– За неделю до экзаменов пойдем к Паррини, – заканчивает он, – шести вечеров тебе хватит.
– У нас в техническом тоже есть фрезерный станок.
– Знаю, но хочу взглянуть, как ты справишься с настоящей работой. Сам тебя будут спрашивать. Например, что общего между токарным и фрезерным?
– У тех и у других есть станины. Лучшие фрезерные станки те, на которых вы работаете на «Гали», – это «мельвоки» и «цинциннати».
. – Верно. На 32 и на 40 оборотов. Но лучше, конечно, «цинци» – горизонтально-фрезерные и вертикально-фрезерные. Стол там шире, на нем удобнее работать.
– Деталь зажата неподвижно, идет навстречу фрезе, которая вращается на шпинделе. А в токарном станке наоборот: там суппорт подводит инструмент к вращающейся детали.
– Ты хочешь сказать – резец?
Его дотошность раздражает меня, я начинаю дерзить в ответ.
– Резец подводится к детали и снимает стружку. Так точно.
– Но это самая простая деталь. А вот, скажем, тебе нужно обработать сложную деталь, например блок для ткацкого станка или шарнир.
– В этом случае я зажимаю деталь.
– Ну-ка, послушаем, как ты установишь станину?
– В зависимости от твердости металла.
– Есть разница между алюминием и сталью?
– Разве я не то же самое сказал?
Разговор становится более оживленным, на какое-то время мы увлекаемся им, как, бывало, увлекались страницами энциклопедии и справочников. Я говорю, что в училище, хотя занятия у нас групповые, каждому все равно дают поупражняться.
– Это все теория, – настаивает он, – у станка в мастерской Паррини ты мне все это должен будешь доказать.
Сигара торчит у него изо рта, он жует ее, мельком поглядывая на часы, и снова высовывается из окна.
– Может, в центре уже закрыты газетные киоски, и она пошла на вокзал за своими иллюстрированными журналами?
– Сидит семь часов сряду – ей неплохо ноги размять.
– Это верно, – соглашается он.
В прежние времена, когда мне не удавалось заснуть и к тому же «на дворе стояло лето», как говорила Иванна, а значит, лягушки со сверчками затевали большой концерт и молодая луна заливала своим белым светом комнату, он, бывало, командовал:
– Одевайся!
Я живо выскакивал из постели:
– Мы в самом деле поедем?
Так же как по утрам и в полдень, мы вдвоем усаживались на его велосипед. Если шлагбаум у площади Далмации не был опущен, мы сокращали путь, переезжая через полотно, – велосипед подскакивал на рельсах. Быстро спускались мы к Сан-Якопино, минуя приземистые, жавшиеся друг к другу домишки, и выезжали на шоссе у крепости. Несмотря на темень, можно было разглядеть ее кирпичи; здесь у самой стены, где прежде был Луна-парк, еще стоял уцелевший от старых времен тир. За аркой, воздвигнутой Великим герцогом, под самыми портиками в сиянии неона виднелся бар «Дженио», огни над эстрадой, где играл маленький оркестр, ряды столиков; подъедешь поближе – видны даже скатерти на столах. Но мы останавливались далеко от кафе – чья-нибудь машина, автобус или просто слушавшие музыку зеваки мешали нам разглядеть все как следует. За чьими-то спинами и головами, за огнями автомобильных фар нам удавалось различить бар и кассу. Иванна сидела за кассой, посетители пили и ели у стойки, официанты выстраивались перед Иванной в очередь, она выбивала чеки. Мы видели ее коричневую кофточку с белым воротником, высокую прическу. Нам она казалась королевой. Длилось это не больше мгновения, покуда толпившиеся на площади и в кафе люди не заслоняли ее.
– Ну, видел ее? – спрашивал Милло. – Теперь будешь спать или, может, сделаем второй круг, чтоб еще раз взглянуть?
– Давай подъедем поближе.
– Знаешь, если она нас заметит, будет скандал – ведь она на работе. Все равно как я у себя в цеху. Ты когда-нибудь слышал, чтобы на «Гали» приходили гости?
Мы медленно-медленно объезжали площадь. Повсюду мрак и тишина. Откуда-то из-за изгороди, украшенной флагами, доносилась музыка – там шло кино на свежем воздухе.
– Здесь «Выставка ремесел», – объяснял он мне. – Когда мне было столько же лет. сколько тебе, эту площадь звали площадью Кавур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101