Как только я сдержалась!.. Мгновенно перед глазами встала та картина во всем ее бесстыдстве. И мерзкая ухмылка этой наглой твари, и Сашкино лицо… Вернее, уже не Сашкино, родное, знакомое до родинки, до жилочки на шее, а пакостная рожа какого-то чужого мужика… И скомканная, сжеванная простыня… Но я сдержалась. Я только сказала:— Я прошу тебя, никогда больше не вспоминай об этом…— Разве мы уже не друзья? — спросил он. — И все только из-за того, что я начал половую жизнь на год раньше, чем ты?..— Ради Бога, замолчи! — взмолилась я, холодея внутри. Ведь он имел все основания так говорить. Он родился, когда мне только исполнилось девятнадцать лет. Так какого же черта я к нему цепляюсь? Какие могут быть претензии? Да, умом я все понимаю, но все равно стучит в висках, как только вспоминаю эту сцену.— Но почему? Разве друзья не могут поговорить обо всем? — спросил он.— Мы друзья, но всему есть мера. Есть вещи, о которых не говорят… Тем более с матерью.— Не понимаю, — он пожал плечами. — Я все давно знаю, ты это прекрасно знаешь. А я знаю о том, что ты все про меня знаешь… Короче, все все знают, но говорить об этом нельзя! Почему?— Если ты сам не понимаешь, почему сын с матерью не должен обсуждать кое-какие вещи, то я тебе это объяснить, пожалуй, не смогу…— Вот теперь все стало ясно! — развеселился он.И больше на эту тему мы с ним не заговаривали, но она как бы постоянно присутствовала в любом нашем разговоре.Кажется, это было в воскресенье, потому что мы никуда не торопились, завтракали долго, пили кофе со сливками, болтали о чем-то. Санечка взял золотистую алюминиевую крышку от бутылки, разгладил, сделал дырочку, нашел какую-то пеструю ленточку от коробки конфет, продел в эту дырочку, на податливом алюминии шариковой ручкой выдавил «Медаль», а чуть ниже — «Безумству храбрых» и повесил эту медаль мне на шею. Мы хохотали как припадочные, остановиться не могли. Я захотела снять, но он не дал.— Не снимай, не снимай! И на работу так ходи.— Ну подожди… — хохотала я. — При чем тут храбрость? Я же трусиха, сам говорил, что я от грома приседаю.— Храбрая, храбрая! — смеялся Сашка. — Безумно храбрая! Я сам это только недавно понял.Что-то в его тоне меня слегка насторожило, какая-то необычайная для шутливого разговора настойчивость. И, отсмеявшись, я переспросила:— Ну ладно, пусть храбрая. Но все-таки объясни, с чего ты это взял?— Потом, в другой раз, — махнул рукой Саня.— Что за манера, — слегка даже рассердилась я. — Начал, так договаривай.— Ну хорошо. Объясни мне, как мы живем?— Что-о?— На какие деньги ты одеваешься, меня одеваешь, кормишь, кофе покупаешь, которое стоит двадцать рублей килограмм?— Я не понимаю твоего вопроса… — растерялась я.— Сейчас поймешь. — Он сходил в комнату, принес бумагу, ручку и спросил риторически:— Итак, ты получаешь сто пятьдесят рублей?— Да… — уже догадываясь, куда он клонит, ответила я.— После всех вычетов у тебя остается?..— Сто тридцать шесть рублей, — сказала я.Он записал.— Прекрасно! — воскликнул он. — За квартиру, за свет, за газ мы платим?..— За квартиру десять семьдесят, за газ семьдесят две копейки, а за свет рублей пять в месяц.— Великолепно! На дорогу ты тратишь сколько?— Шесть рублей стоит единый и 80 копеек в месяц получается сезонка на электричку.— Подсчитаем, что на жизнь нам на двоих взрослых людей остается сто двенадцать рублей тридцать восемь копеек. А если учесть мой аппетит? Разве это не безумная храбрость решиться жить на такие деньги?Никому не пожелаю, чтоб в один прекрасный момент собственный ребенок у вас спросил: «Мама, а почему ты так мало получаешь?»— Я живу как все… — вяло возразила я.— Не как все, — сказал Сашка.И опять меня насторожила какая-то подспудная настойчивость в его тоне.— У нас в отделе одиннадцать человек, и только трое старших редакторов получают больше моего, а двое младших — вообще меньше… И я не понимаю, куда ты клонишь, и почему вообще ты завел этот разговор?— Видишь ли, как-то недавно Геннадий Николаевич сказал, что ему содержание машины обходится в сто пятьдесят рублей в месяц, но он много ездит и платит людям за мойку, доставку бензина на дом и за мелкий ремонт. Обычно же машина обходится в сто рублей в месяц. Это примерно столько же, сколько мы с тобой тратим на жизнь… И вот с тех пор я смотрю на бесконечные потоки машин и думаю, чем же эти люди отличаются от нас с тобой? Может, они умнее нас, выше во всех отношениях? Или у них права другие, другая каста?— Видишь ли… — начала я и поймала себя на том, что подстроилась, попала ему в тон, что тон в этом разговоре задает он, а я как бы оправдываюсь, впрочем, без всякой убежденности. — Понимаешь, Санечка, большинство, пусть не большинство, а просто очень много владельцев автомобилей зарабатывали на них нечестным трудном…— А разве бывает нечестный труд?— Пожалуйста, не хватай меня за язык. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.— Это не лучший способ уйти от ответа, мамуля. Я не буду хватать тебя за язык, ты только признайся — ты просчиталась? Ты надеялась на другую, на лучшую жизнь, а у тебя не вышло?— Я не понимаю, чем тебе моя жизнь не нравится? — нахмурилась я.— Да нет, нормальная жизнь, бывает и хуже… Я в смысле зарплаты…Нет, я не предполагала другой жизни. После филфака вообще трудно найти работу но специальности, и сто пятьдесят рублей считается неплохой зарплатой…— Так если ты все знала заранее, то зачем меня-то родила?Не дай вам Бог услышать такой вопрос от своего ребенка.— Зачем все это? — спросил он меня как-то за завтраком.Это было наше любимое время, особенно когда нужно спешить, когда каждая минута общения сладка и почти запретна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119