Она тянется ко мне, пытается обнять.Хочет лишить меня воздуха, задушить.– Две минуты назад ты обещал, что не будешь меня донимать… Ты что, не помнишь? Постарайся ко мне прислушаться, умоляю тебя.– Я к тебе не притронусь! Я хочу просто побыть рядом!Я качаю головой и потихоньку отодвигаю его в сторону двери, пытаюсь оттолкнуть его огромное тяжелое тело, стесненное, стесняющее. Он сопротивляется, пытается увернуться, вырваться, возвратить утраченные позиции.– Ну пожалуйста, – обиженно канючит он как наказанный ребенок, – пожалуйста…– Нет, не могу, не сегодня…– Значит, все кончено? Все кончено?– Нет, не кончено. Мне нужно немного свободного времени, немного свободного пространства.– А что делать мне?– Иди домой. Завтра мы созвонимся.– Честно?– Честно.Он бросает мне испуганный умоляющий взгляд, словно желая лишний раз убедиться, что все так и будет, что я его не обманываю. Я открываю дверь и выталкиваю его на лестничную площадку. Он просовывает ногу в дверной проем и опять спрашивает:– Все кончено?Я улыбаюсь, посылаю ему поцелуй. Он стоит неподвижно, дверь за ним захлопывается. Я валюсь на пол, напрягаю слух в надежде услышать шум шагов. Он не двигается с места. Мы застыли по разные стороны двери. Он отказывается уходить. Я обхватываю колени руками и замираю в тягостном ожидании…– Я сам тебе позвоню, – кричит он наконец.– Я сам тебе позвоню!Я слышу его тяжелые шаги по паркету в направлении лестницы, он спускается вниз.
Он не звонит мне день, два, три.Меня вновь охватила волна желания. Он опять кажется мне необыкновенным. Мне так не хватает его, когда он далеко, я наверху блаженства, когда он рядом.Теперь я думаю о нем без страха.Я стираю из памяти сцену гонки по улице Риволи, всю вину перекладываю на врага, показываю ему язык. Мой рейтинг неуклонно растет, враг проигрывает.Я больше не боюсь старухи, которую он носит на спине. Может быть, она мне приснилась. В любом случае, я с ней справлюсь как справилась с собственной матерью. Отныне я способна одолеть любую мать.
Грэг ненадолго прилетел в Париж рекламировать свой новый фильм.Точнее, Грэг прилетал в Париж рекламировать свой новый фильм, но в последний момент передумал, отменил все мероприятия, отказался от намеченных интервью. Он не хочет говорить о фильме, не хочет его защищать.– Ничего выдающегося, – говорит он, – обычное дерьмо.Я протестую:– Зачем ты так говоришь? Французская пресса пела ему дифирамбы.– А американцы его опустили. Как обычно. Anyway… Я имею с этого бабки, могу прокормить детишек и бывших жен. Это все на что я способен: отстегивать им бабки.– Ты всегда так относился к своим фильмам.– Вначале все было иначе. Я был восхищен… Мне все казалось чудесным! А потом…– Он замолкает, делает рукой отчаянный жест, щелкает пальцами, приглаживает новорощенную бородку, спрашивает:– Может поедим? Я голодный как волк.Я рассказываю ему, что мое расследование продвигается. Описываю ужин с матерью. Он говорит, что мне еще повезло: моя мать – человек прямой и бесцеремонный. Она сэкономила мне массу времени.– Мой отец умер, – продолжает он. – У меня не было ни времени, ни возможности с ним помириться. Too bad… Мой брат погиб. Он был любимчиком матери, ее гордостью. На него она возлагала все надежды. Он погиб случайно: автокатастрофа. О его смерти мне сообщила мать. И знаешь, что она при этом сказала?– …– Она сказала: «Какая жалость! Он ушел, а ты остаешься».Он разводит руками, констатируя тем самым свое поражение и неотвратимость беды.– Такова жизнь, как вы, французы, говорите.Я уже не поменяюсь. Поздно мне меняться.Он заказывает шоколадные профитроли: с диетой покончено.
Ты не объявлялся четыре дня.Я оставляю на твоем автоответчике сообщение: «Привет, это я, у меня все хорошо, я по тебе скучаю. Я тебя больше не боюсь, мне нравится по тебе скучать».Голубь все время со мной. Он никуда не улетает. Я за ним наблюдаю, беспокоюсь. Он поднимает голову, и я стараюсь поддержать его взглядом. Потом на моих глазах он съеживается и втягивает ее обратно.
Я обедаю с Аннушкой. Она явилась в юбке. Меня это удивляет. Она со вздохом объясняет, что ее заставили. Она сменила место работы и теперь отвечает за связи с клиентами. Новый шеф попросил ее быть поженственнее.– Как он меня достал! Ты не представляешь! Обращаясь ко мне, он каждый раз спрашивает: «И что на это скажет прелестная Аннушка?» Попробовала бы я ему сказать: «Ну что, пузатый Робер с волосатыми ноздрями доволен моим ответом?» Более того, я просто уверена, что мои коллеги мужского пола за ту же самую работу получают больше… Так что я тоже провожу расследование и, можешь быть спокойна, прелестная Аннушка сумеет за себя постоять! Будь у меня такое пузо и такие волосатые ноздри, меня бы в жизни не взяли на работу! Как это унизительно, честное слово, как унизительно! Тебе этого не понять, ты – вольный художник!– А что с женихом?– Я постоянно бешусь. Постоянно. Никак не могу смириться… Он как бы пытается меня выносить, я как бы позволяю себя приручить. Он говорит, что я все преувеличиваю, драматизирую, но мужчине этого не понять! Мои проблемы кажутся ему надуманными. Он будто вчера родился! И все-таки, знаешь, мне так хочется любить, так ужасно хочется любить.Официант приносит десертное меню. Мы отказываемся от сладкого, заказываем два кофе.– Я набрала два килограмма, – говорит Аннушка, поглаживая себя по животу. – Мне вся одежда мала, чудом влезла в эту юбку. Вот тебе еще одна надуманная проблема: вес. Почему мы такие? По твоему, я толстая?Я отрицательно качаю головой.
Ты уже неделю не даешь о себе знать.Я начинаю волноваться, снова общаюсь с твоим автоответчиком, записываю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70