Лосося, лаврака, морских языков, устриц, букцинумов, литорин, розовых и пильчатых креветок. Камамбера, реблошона, ливаро, канталя, шаурса, бри, грюйера, козьего сыра и овернского с плесенью Камамбера, реблошона... Перечисляются различные сорта французского и швейцарского сыра.

. Цикория, салата, шампиньонов, томатов, кабачков, брюссельской капусты, моркови, лука, чеснока и диких трав. Белого хлеба, черного, развесного, хлеба с изюмом и хлеба с орехами…– Когда мы успеем все это съесть? Нам же завтра уезжать!– По крайней мере, будет из чего выбирать! У тебя будет выбор как в ресторане.– Ты сумасшедший, абсолютно сумасшедший. Заднее сиденье уже буквально ломится от яств, а ты упорно продолжаешь нагружать корзины паштетами, мясными консервами, свежими булочками, сметаной, курятиной, дюжинами яиц. Я мысленно представляю что бы сказала моя мать с ее вечным бормотанием «расход-приход». Подобное расточительство привело бы ее в бешенство. Она бы так уставилась на тебя своими черными глазами, что у тебя дыра образовалась бы на затылке.Ты смотришь на мои часики и спрашиваешь:– Это твои единственные часы?– Да, и я очень ими довольна. Я с ними не расстаюсь.– Я куплю тебе другие, красивые, ценные.Я мотаю головой. Мне не нужны новые часы. Но ты не успокаиваешься, ты тянешь меня к витрине ювелирного магазина и приказываешь: «Выбирай, выбирай самые красивые часы, я хочу сделать тебе подарок». Я говорю: «Не надо, я не хочу, в этом нет необходимости ».– Причем здесь необходимость? Речь идет о желании, о мечте.– Но у меня нет желания покупать часы. Я не буду их носить.– Даже если это будет мой подарок?– Прошу тебя, оставь меня в покое. Я все равно их не надену.И страх вновь сковывает, заполняет меня как раскаленная лава. Я боюсь тебя. Ты ужасный людоед в семимильных сапогах и с огромным ножом за пазухой. Мне хочется бежать со всех ног. Я не могу ни есть, ни пить, даже смотреть на часы я теперь не могу спокойно.Мы идем вниз по пешеходной улице, и мой взгляд падает на рекламу косметики в витрине аптеки. На плакате изображен тональный крем, который увлажняет и питает кожу, замедляя ее старение и защищая от вредных примесей атмосферы. Мне как раз нужен крем, поскольку свой я забыла дома, но я решаю молчать, чтобы ты не скупил для меня целую аптеку. На какое-то мгновение я замедляю шаг, скольжу взглядом по плакату и быстро отвожу глаза, боясь, что…– Выпьем кофе?Я вздыхаю с чувством облегчения.– Садись, я сейчас вернусь.Ты пальцем указываешь мне на кафе. Я устраиваюсь за столиком.
– Наконец-то я одна, – подумала я, тут же опомнилась и принялась себя укорять. – На что ты, собственно, жалуешься? Тысячи девушек мечтали бы оказаться на твоем месте. Тебя заваливают подарками, драгоценностями, часами, деликатесной рыбой, элитными винами, овощами и зеленью. Хватит рефлексировать. Расслабься и получай удовольствие. Ты не умеешь принимать. Так учись же, учись.Я прикуриваю сигарету, заказываю кофе и большой стакан воды и разглядываю прохожих. Сегодня базарный день. На женщинах – цветастые платья, на мужчинах – синие драповые куртки. Больше всего на свете я люблю смотреть на людей, идущих по улице, слушать, о чем они беседуют в базарный день.Одна такая компания останавливается прямо передо мной, закрывая обзор, что приводит меня в бешенство. Я извиваюсь как уж, чтобы видеть что происходит на улице. Я изворачиваюсь, ворчу, изо всех сил кручу головой, но они не отходят. Судя по всему, они парижане, шумные и кичливые. Двое мужчин и женщина с корзиной в руках. За корзину держатся несколько детских ручек. Я мысленно считаю детей: один, двое, трое… Три маленькие белокурые головки вертятся, снуют во все стороны. Мать механическим усталым движением возвращает их на место.– А чем она еще занимается, его прекрасная блондинка, кроме того, что берет в рот? – интересуется один из парижан, мужчина лет пятидесяти в открытой рубашке от Лакоста и со свернутой газетой в руке.– Да ничем особенным, – отвечает второй, извлекая из пачки сигарету. – Наверное, у нее неплохо получается, если ради нее он пошел на развод.Мужчины заливаются смехом. Один из них предлагает другому сигарету Давидофф № 5 и интересуется его впечатлениями. Они продолжают беседовать между собой, с серьезным видом морща брови, дружно чему-то радуясь, а женщина склоняется над одним из младенцев, поднимает брошенную другим бутылочку, ловит третьего за комбинезончик, поправляет кепочку самому маленькому, и выпрямившись, наконец, в полный рост, спрашивает мягко и незлобиво:– Как все-таки странно… Мне никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь спросил про мужчину «чем он еще занимается, кроме того, что лижет женщин между ног»? С чего бы это, как вы думаете?Мужчина со смехом берет ее под руку.– Надо было предупреждать, что вы феминистка! Я бы тогда следил за своей речью! Надо же, я и не думал, что твоя жена поборница политкорректности!– Я просто спрашиваю, – отвечает женщина, свободной рукой убирая со лба белокурую прядь.– Согласен. Я был не прав. Беру свои слова обратно.– Он извиняется! – восклицает другой. – Слышишь, дорогая, он просит прощения. Мы больше не будем говорить непристойности.И курильщики снова прыскают со смеху.Тем временем один из детей хватает женщину за рукав со словами «мама, хочу пипи», и мать с детьми исчезают в глубине зала, при этом женщина держит за воротник двух младших и жонглирует корзиной, которая, кажется, вот-вот опрокинется. Оставшись вдвоем, мужчины как ни чем не бывало продолжают со знанием дела рассуждать об элитных винах и сигарах, скрестив руки на груди, благо они у них ничем не заняты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70