Эд любил Элен Хольман, которая пела в «Дилижансе» популярные сентиментальные песенки на манер Либи Хольман. Эд был по-настоящему влюблен в Элен. Он волочился и за другими, но Аль знал, что Эд любит Элен и она отвечает ему взаимностью. К пей, правда, и не лезли, ибо никто не осмеливался даже бросить взгляд на Элен, пока ею интересуется Эд, но дело не только в этом. Аль знал, что Элен и вправду неравнодушна к Эду. И оказывает на него хорошее влияние. Сразу чувствуется, когда Эд побывал у Элен. Тогда с Эдом куда легче ладить. Нынче ночью или завтра днем, когда Эд появится в «Аполлоне», он, вероятно, будет в дурном настроении. Так действует на него Энни. А если он проведет день с Элен, то будет в хорошем настроении. Но Аль понимал, что Эду и в голову не пришло бы провести сочельник с Элен. Эд был человеком семейным в полном смысле слова, и этот единственный в году день он обязательно сидит дома с ребенком.
— Прошу, — сказал Кубок.
Аль посмотрел на голубую тарелку.
— За доллар пятьдесят могли бы положить индейки побольше, — заметил он.
— В чем дело, мистер Греко? — спросил Кубок. — По вашему мнению, порция мала?
— Мала? Сохрани бог. Вот только как быть с белым мясом? За доллар пятьдесят я бы хотел белое мясо, а то это, черт бы его побрал, темное.
— Прикажете унести?
— Конечно, унеси, — сказал Аль. — Хотя нет, обожди минуту. Черт с ней, с этой индейкой, и с тобой тоже. Ты ведь будешь ходить целых два часа.
— Совершенно справедливо, мистер Греко. Сегодня праздник, как вы сами изволили заметить минуту назад.
— Проваливай, бездельник, — посоветовал ему Аль.
Кубок сделал вид, что пропустил это мимо ушей, и принялся сметать крошки со стола, но уголком глаза следил за Алем и, когда тот попытался схватить его за руку, отпрянул и, хихикая, побежал за стойку.
Аль в это время обычно если не спал, то плотно ел. На завтрак он брал яичницу с беконом, в семь вечера — небольшой кусок мяса или что-нибудь вроде этого и только после полуночи садился за так называемый ужин: толстый кусок мяса с вареным картофелем, кусок пирога и бесчисленное количество чашек кофе. Ростом он был в ботинках на толстом каблуке около ста шестидесяти восьми сантиметров и весил в одежде килограммов шестьдесят. Ел он регулярно вот уже четыре года, но в весе так и не прибавил. Сохранял примерно один и тот же вес. У него была тонкая кость, поэтому он и выглядел маленьким и худеньким. Родился он в Гиббсвилле, в семье итальянцев. Отец его работал землекопом и кормил шестерых детей, из которых Аль был третьим. Звали Аля вовсе не Аль, и фамилия у него была другая. По-настоящему его звали Антони Джозеф Мураско, или Тони Мураско, и с этим именем он прожил до восемнадцати лет. В четырнадцать лет его вышвырнули из приходского училища за то, что он ударил монахиню, потом он разносил газеты, воровал, был уборщиком в бильярдной, сидел год в тюрьме за кражу из ирландской католической церкви денег, собранных для бедняков, и еще несколько раз попадал в руки полиции: один раз — когда кто-то нарочно включил сирену тревоги (у него было стопроцентное алиби); второй — за попытку к изнасилованию (из шести подозреваемых у пострадавшей не было сомнений только в отношении двоих); еще раз — за срыв пломб с товарного вагона (железнодорожные детективы вняли мольбам его отца и, поскольку у них были неопровержимые улики против четырех других мальчишек, оказали любезность старику, не став возбуждать дело против Тони); затем он в ссоре пырнул ножом своего приятеля по бильярдной (но никто, в том числе и сам пострадавший, не мог под присягой показать, что это дело рук Тони, да и ранение-то было поверхностным).
В восемнадцать лет, в тот самый год, когда он попал в окружную тюрьму, его стали звать Алем Греко. В это время он решил сделаться профессиональным боксером и, хотя долго не мог избавиться от гонореи, начал тренироваться и вкушать сладость спортивной науки у Пэки Мак-Гаверна, главного и единственного в Гиббсвилле импресарио боксеров. Пэки заявил, что Тони — прирожденный боксер, что у него сердце истинного бойца и что гонорея ничуть не страшнее сильной простуды. Он заставил Тони отказаться от женщин, спиртного и сигарет и работать с утра до вечера с грушей. Он показал, как держать локти, как ставить правую ногу в такое положение, чтобы можно было отодвинуться, не делая ни единого шага назад — это была целая наука. Он научил Тони царапать противнику глаза перчаткой, пользоваться большим пальцем и бить головой. Разумеется, он не преминул дать полную инструкцию по поводу того, что, выходя на ринг, сначала нужно нанести несколько ударов по алюминиевому щитку, защищающему боксера от запрещенных ударов. А вдруг придется пожаловаться, что тебе нанесли запрещенный удар? Но если на щитке нет вмятины, ни один доктор не осмелится подтвердить жалобу. И вскоре Тони Мураско, который до той поры был известен лишь как строптивый итальяшка, был заявлен для участия в предварительных поединках в зале Мак-Гаверна.
Случилось так, что статью об этих поединках поручили написать Лидии Фоне Брауни. Лидия Фоне Брауни не была уроженкой Гиббсвилла. Она приехала из Колумбуса в штате Огайо и прожила в Гиббсвилле пять лет, а потом ее бросил муж. Он был моложе миссис Брауни, которой к тому времени исполнилось сорок девять лет, и уехал, оставив не только Лидию, но и большой неоплаченный долг в загородном клубе, второй долг в городском клубе и еще несколько долгов.
Первое время миссис Брауни умудрялась сводить концы с концами и потихоньку рассчитываться за мужа, обучая жен евреев-лавочников игре в бридж, но в конце концов уговорила Боба Хукера, редактора «Стэндарда», взять ее на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74