Очевидно, он был прав. Но когда мы снова начали охоту, я не стал убивать все, что попадалось, а Скотт стрелял без разбора. Он был неплохим стрелком. В первый же час он подстрелил коноплянку, жаворонка, двух синиц, бежавшего по земле перепела, потом голубя, ему даже удалось убить куропатку, ворона и воробья — вернее то, что от него осталось. Все это он упрямо запихал в свой ягдташ; в моем уже лежало девять куропаток.
— Надо показать Эрнесту, — сказал Скотт. — Пусть знает.
Я еще мог понять, что хотел Скотт доказать Хемингуэю, но мне даже думать не хотелось о том, что скажет Хемингуэй, увидев добычу Скотта. Когда мы пришли к месту сбора для завтрака, Хемингуэя и Бо еще не было, и я ревниво подумал, почему они так задержались.
— Джеральда тоже еще нет, — сказала миссис Мерфи, — так что начнем без них.
Завтрак был сервирован на двух длинных столах, покрытых белыми скатертями. На столах стояли четыре бутылки реймского шампанского в серебряных ведерках, медные мисочки с паштетом, заливное из куропаток, холодная говядина, салями, сыр, масло, молоко и свежий французский хлеб. Зельда дала Скотту хлебнуть из маленькой серебряной фляжки, а со мной заговорила так, будто весь день умирала от желания поболтать со мной.
— Милый Кит, — сказала она своим прелестным дразнящим beauregard голоском. — Я так рада, что Скотти вас не застрелил, я была почти уверена, что этого не миновать.
— Вздор, — сказал Скотт, сделав долгий глоток из фляжки. — Я стреляю без промаха.
— Посмотрим, что там у тебя, — сказала Зельда, берясь за его ягдташ.
— Не трогай, — закричал Скотт. — Я жду Эрнеста.
— Да к черту Эрнеста. Давай посмотрим, с чем ты пришел.
— Оставь, детка, — сказал Скотт, отнимая у Зельды ягдташ. — Тут у меня большой сюрприз для Эрнеста.
Фиби очень мягко отняла у Скотта фляжку.
— Ги разозлится на меня, если узнает, что вы пили кальвадос. Это очень опасно, Скотт.
— Да, знаю, — грустно сказал Скотт. — Но я и без того опасен, Фиб.
Сара Мерфи безмятежно взирала на нас. Это была на редкость спокойная женщина. Она протянула мне стакан молока, я его терпеть не мог, но поблагодарил и отпил немножко. Сара была в белой кружевной шляпе с мягкими ниспадающими полями, и хотя над осенней травой кружили пчелы и разные насекомые, миссис Мерфи благодаря своей шляпе, хорошим манерам и склонности к благопристойным развлечениям придавала пикнику некую изысканность. Меня она подкупила всем этим легко. Но вскоре появились Хемингуэй и Бо, и атмосфера сразу изменилась.
— Эрнесту — ни слова, — прошептал мне Скотт, будто я только и думал, как бы поскорее все выложить Хемингуэю.
— А где Хедли? — спросил Хемингуэй, снимая с плеча ружье.
Я совсем позабыл о миссис Хемингуэй, а Фиби, как всегда почему-то застенчиво, сказала, что Хедли уехала в Фужер с Джеральдом Мерфи (он не участвовал в охоте), чтоб отправить телеграмму своим родителям.
— Она очень беспокоится об отце.
— Угу, — только и произнес Хемингуэй.
— Ну? — нетерпеливо сказал Скотт, не открывая свой наглухо закрытый ягдташ. — Показывай свою добычу, Эрнест.
Бо стояла рядом со мной, а я уписывал бутерброд с паштетом. Она подтолкнула меня острым локотком. Но я ревновал ее все утро и сейчас решил показать свою независимость. Я старался не обращать на нее внимания, пока она не сказала мне на ухо:
— Сколько же вы там со Скотти настреляли? Мы все время слышали, как вы стреляли, то один, то другой — бах, бах, бах.
— А чего же вы от нас ждали?
— Должно быть, вы очень часто промахивались.
Скотт осматривал ягдташ Хемингуэя; у них с Бо оказалось двадцать четыре куропатки — не то что наши жалкие десять.
— Ладно, — сказал Скотт. — Теперь поглядите наш.
Все столпились вокруг Скотта. Он развязал парусиновый мешок и, театральным жестом опрокинув его, вывалил жаворонка, коноплянку, ворона, черного дрозда, голубя, растерзанного воробья, куропатку и синиц. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Женщины неловко засмеялись, но были потрясены.
— О, Скотти! — воскликнула Зельда. — Это ужасно.
А Фиби сказала:
— Ради бога,что вы наделали, Скотт? Какой ужас!..
Хемингуэй молчал. Он, видимо, не знал, что сказать. Он смотрел на Скотта так, будто тот был вне всяких пределов морали, вне возможностей искупления и о нем не стоило даже думать. Потом он закричал хозяйским, властным голосом:
— Трезвый человек в здравом уме никогда не станет стрелять в коноплянок и жаворонков. Никогда!
— Я совершенно трезв, — негодующе возразил Скотт и гордо выпрямился.
— Но зачем, Скотт? Чего ради вы это сделали? — в отчаянии спросила Сара Мерфи.
— Хочу доказать Эрнесту, что смерть есть смерть, и что мы все умрем вот так же, и что на его счету множество убитых, птиц или зверей — это неважно. Убийство есть убийство, Эрнест. Отбор не оправдывает гнусности.
— Это что, такой принцип? — буркнул Хемингуэй.
— Конечно. Ты же возводишь в принцип свою идею об убийстве по выбору.
— Да будь я проклят, если дойду до того, чтобы ради какого-то принципа убивать синичек и певчих птиц.
— А разницы тут нет, — уверенно сказал Скотт. — Что львы, что соловьи, быки или антилопы — все равно…
— Это что джин, что виски — все равно, — сказал Хемингуэй. — Но погляди, что ты с ними делаешь. И, черт бы тебя взял, погляди, что они делают с тобой.
— Предоставляем слово доктору Эф Скотту Фицджеральду, сказал Скотт. — Доктор Фицджеральд утверждает, что лучше быть чувствительным алкоголиком, чем задубевшим здоровяком с непробойной шкурой. Вот в чем разница, Эрнест.
— Ох, ради бога перестаньте, — сказала Фиби, а Сара Мерфи добавила:
— Да, это уже какое-то ребячество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48