И все-таки ей хотелось сказать побольше, узнать еще что-нибудь о них обоих.
— Мы слишком мало спорим, — торопливо сказала она.
Он засмеялся, поняв, что она хочет сказать и что чувствует. Он попробовал пойти ей навстречу и выразить ей свое собственное чувство.
— Нужно время, — сказал он. — Это придет.
Он хотел сказать, что в зависимости от жизненных обстоятельств они будут во многом сходиться и расходиться и мало-помалу станут ближе друг к другу. Он хотел сказать, что никогда не был ни с кем близок и уклонялся от близости. И хотел просить ее быть терпеливей, потому что он не может сразу высказать все, что нужно. Он и сам мучительно желал этого. Ему не хватало того спокойствия, которое порождается духовной близостью, той уверенности друг в друге, которую приносит близость, и того физического тепла, которого он не знал, так как вырос в семье, где чувства проявлялись скупо.
— Но ведь теперь время не обычное, — сказала она.
Елена хотела сказать, что он всегда в опасности, но она не решалась заговорить об этом, если сам он не заговорит. Она подождет. Да, она подождет, пока не заговорит он. Она хотела, чтобы он уверился в ее полной преданности, — не в том непосредственном чувстве, которое их связывало, а в прочной интимной близости. Она хотела дать ему эту уверенность и сама получить от него, но она тоже не любила слов и была бессильна все это выразить… Надо подождать, подумала она.
— Мне жаль, что я плохой спорщик, — с деланной небрежностью сказал он.
Он хотел сказать, что жалеет, что не может внутренне дать себе волю так, чтобы они могли поспорить и потолковать о реальных фактах и событиях, о войне, народе, смерти, революции, о том, что происходит, о том, что он хочет уяснить себе и как думает действовать сам. Но он боялся даже самых этих слов.
— Я сама не очень владею этим искусством, — ответила она.
Она думала о том же, что и он, почти в той же последовательности, с тою разницей, что ей хотелось рассказать, как действовали ее отец и брат, и каких держались взглядов, и каких взглядов держится она сама на жизнь, на историю, на все события.
Тут она увидела, что оба они сделали попытку проникнуть в душу друг друга и попытка эта потерпела неудачу. Безнадежную, позорную, неудачу.
Тогда она умолкла.
Квейль снова растянулся на земле, продолжая размышлять об этом.
Когда солнце спряталось за гору, они спустились вниз по асфальтированному шоссе. Квейль надел куртку, так как холодный морской ветер проник в оливковую рощу.
Они шли молча.
— Я разузнаю, какие будут возможности уехать в ближайшие дни, — сказал он.
Елена не стала спорить, но решила, что никуда не поедет без него. Она смутно понимала, что в Египте они снова попадут в обстановку войны. Здесь на какой-то срок установилось затишье, позволяющее жить сносно, без потрясений. Чем дольше они смогут здесь остаться, тем будет лучше для них обоих. Она не хочет вдруг очутиться в Египте, не зная, что будет с ним дальше, потому что сегодня это важнее всего. Она понимала, что убедить его будет нелегко, но не хотела спорить.
— Ты сейчас должен ехать в Канию? — спросила она.
— Да. Я должен явиться с рапортом.
— Вечером вернешься?
— Вероятно. Как ты с этой англичанкой?
— Я ее не вижу.
— Да. За ней ухаживает Тэп. Поэтому ее и нет.
— Правда. Первый день он все шутил с ней.
Они подошли к низине, где дорога была покрыта грязью. Здесь стоял их грузовик. Квейль сказал шоферу, что сейчас вернется, и, войдя в полную густой тени оливковую рощу, проводил Елену к палатке.
— Я постараюсь вернуться, — сказал он.
— Да, да.
— Всего, — сказал он и горячо поцеловал ее.
С минуту он внимательно смотрел на нее. Елена поняла, что он хочет что-то сказать. Но он только слегка погладил ее по щеке и ушел. Елена смотрела ему вслед, пока он не скрылся, потом вошла в палатку.
В палатке все носило на себе следы бивуачной жизни. Унынием веяло от вздуваемой ветром холстины, и от жалких попыток придать уют помещению, и от платьев, висящих на шесте. Лучше выйти на воздух. Елена вспомнила о маленьком доме на другом конце оливковой рощи — с колодцем и садом. Она видела там женщину, когда проходила мимо. Во всяком случае стоит попробовать. Она натянула через голову джемпер и пошла.
Все уже было окутано вечерним сумраком, когда она, миновав ограду из колючей проволоки, пошла по берегу маленького канала, который привел ее к дому. Как и большая часть деревенских домов, он был из глины, но выкрашен грубой местной краской в розовый цвет. Это был низенький домик, истоптанная тропинка вела к колодцу, полускрытому ветвями большого дерева, Елена прошла мимо него и остановилась у входной двери. Постучала, потом спросила по-гречески, есть ли кто в доме. К ней вышла женщина.
— Добрый вечер, — вежливо поздоровалась Елена.
— Добрый вечер.
— Это ваш дом?
— Наш. Я живу здесь с мужем.
— Можно поговорить с вами о помещении?
— О чем?
Женщина была небольшого роста, седая; вид у нее был усталый, но глаза и губы слегка улыбались.
— Я хотела узнать, не найдется ли у вас комнаты для меня.
— Войдите.
— Спасибо, — ответила Елена.
Она вошла в низкую дверь и оказалась в комнате с деревянными балками и длинной печью в углу, в которой пылали дрова. Возле лампы, качаясь в качалке, сидел мужчина. Он встал и поклонился Елене, потом опять сел. На нем был выутюженный, но грязный китель греческого офицера.
— Она спрашивает, не сдадим ли мы ей комнату, — сказала женщина. — Это мой муж, — объяснила она Елене.
— Я была бы очень рада, если б вы разрешили мне поселиться у вас, — вежливо сказала Елена.
Мужчина смотрел на нее, не предлагая ей сесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119