– Всегда. С самого детства. С ним все время были одни неприятности. Но он был добрым, понимаете, он любил свою маму, братьев, сестер. Наверное, мне не стоит об этом говорить, но он каждый месяц посылает домой деньги.– Это очень трогательно, – соглашаюсь я. У меня шумит в голове. – Но вы говорили, что мать очень из-за него переживала.– Да, – весело сообщает Мэри, – она очень огорчилась, узнав, что он переезжает в Лондон. Она ведь во всем на него полагалась. С тех нор как умер ее муж, он был главным в семье. Поэтому она была в отчаянии, плакала целыми днями, умоляла его остаться. Но сейчас она в порядке, очень рада за него. Она из всего делает трагедию, – хихикает Мэри.– А как насчет девушек?– О, – смеется Мэри, – хо-хо-хо. Ну... да. Девушек он всегда любил, да. И они его тоже любили. Это понятно. Он ведь такой славный парень. Какая шевелюра.– Согласна. А с этим у него никогда не было, как бы это сказать, проблем! Мэри смотрит на меня голубыми, круглыми от ужаса глазами.– Нет, что вы! – кричит она. – Миссис Мидхерст, нет. Ничего подобного. Боже мой, что вы. Фрэнсис – настоящий джентльмен, и всегда им был. У него прекрасные манеры, шарм. Он такой франт. Иногда, конечно, девушки из-за него плакали – они все мечтали выйти за него замуж. Городок-то маленький. Понимаете, миссис... Стелла, он был первым парнем на деревне.– Но плохого ничего за ним не числилось? Ничего серьезного? - Нет! – опять кричит она, возмущенная одной мыслью. – Боже правый, нет. Ничего подобного.– Хорошо, простите за такой расспрос, Мэри. Простите меня. И спасибо вам большое.– А теперь я могу вернуться к своим рыбам? – спрашивает она.– Да, конечно, спасибо.Я несусь вверх по ступенькам, сердце выпрыгивает из груди. Кидаюсь к телефону. Надо кое-что выяснить у Доминика. Немедленно.– Слушай, а тебе непременно надо сейчас об этом говорить? – тянет Доминик сонно. – Черт, у нас тут, между прочим, полседьмого утра.– Еще как надо, встряхни мозги, урод.– Ладно, – зевает он. – Я тебе наврал.– Что ?– Я наврал, – говорит далекий скучающий голос. – Это все? Тогда я вешаю трубку. Перезвоню, когда высплюсь.– Что значит наврал? Зачем?– Наврал значит наврал. Я тебя обманул, все придумал, сказал неправду. J'ai menti< Я солгал (франц.). >. Понятно?– Но зачем, Доминик? Он смеется.– Я ничего не имею против Фрэнсиса. Кстати, он тебе про выставку не говорил? Супер, да? – Он замолкает, но я никак не реагирую. – Кроме того, это хотя бы на время изолирует тебя от него. Уж очень вы там сладко устроились.– Почему ты меня обманул?– А почему ты спрашиваешь?– Доминик, еще минута, и я потеряю терпение. Просто отвечай на вопрос! – ору я в трубку.Кажется, мой гнев развеселил его – он позволяет себе еще раз лениво хохотнуть.– Что, Стелла, запала на Фрэнка?– Доминик! – Ладно, ладно. Стелла, все просто. Я с этими людьми все время сталкиваюсь по работе. Они меня окружают везде и всюду – хреновы провинциалы с тремя классами приходской школы, которые едва научились кисть в руках держать. Стелла, они даже говорить нормально не умеют, если ты еще не успела заметить. Они нож держат так же, как пилу. Все бы ничего. Но они стали пролезать в мою личную жизнь. Деревенщина в моей семье – это уже слишком. Я не хотел, чтобы ты жила под одной крышей с неотесанным болваном, поэтому наврал тебе. Чтобы заставить тебя держаться от него подальше. И, – апатично добавляет он, – мне это удалось.– Доминик, ты о чем? – шепотом спрашиваю я. – Ты же знаешь, что Фрэнк тут живет. – Я так потрясена, что нахожусь в каком-то полуобморочном состоянии.– Если тебе непременно нужно сдавать комнату безграмотному провинциалу, дело твое, – великодушно разрешает Доминик. – Но мне бы не хотелось, чтобы деревенщина с грязными ногтями спал в твоей постели. Точнее, в нашей постели. Не подумай, что я ей так дорожу, что готов сам в нее вернуться. “Наша” постель означает, что я за нее заплатил. И она стоит в моем доме. В котором живет мать моего ребенка. Кстати, о Хани.– А что Хани?Доминик издает сдавленный смешок.– Стелла, ты думаешь, мне захочется, чтобы отчимом моей дочери стал какой-то крестьянин? Невежа вроде Фрэнка, который и говорить по-английски не умеет? А уж что касается его пресловутой распущенности...– Не будем об этом.– Неудачник Руперт, по крайней мере, хоть в частной школе учился.– Доминик, меня от тебя воротит, – говорю я ему. – Ты полный урод.– Пока. – По голосу я слышу, что он все еще улыбается. – Поцелуй от меня Хани.Я швыряю телефон об стену. А потом бегу, бегу в ванную.– Так-то лучше, – одобрительно кивает Мэри. – Красивое платье.– Мэри, Фрэнсис сказал вам название ресторана? Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.– Ресторан, ресторан... Ах да. Он говорил что-то о французском заведении за углом, если я не ошибаюсь.– Он не говорил, на какое время заказал столик?– Кажется, на девять.– А сейчас?– У-у, – тянет она, приподнимая свой шерстяной рукав с проворством черепахи, – без четверти десять.– Мэри, никуда не уходите, хорошо? Договорились? Пожалуйста, останьтесь. – Я хватаю пальто, ключи и распахиваю дверь.– Приятного вам вечера, – напутствует меня Мэри. – Надеюсь, вы его найдете.“У Одетты”. Наверняка он говорил про него – туда Руперт водил Крессиду. Это на Регентс-Парк-роуд, рядом с домом Луизы. Конечно, он не мог пригласить...Нет. Я пулей вылетаю из дома и бегу, как Форест Гамп. Неужели я могла быть такой дурой? Я настоящая Форест Гамп – дубина, идиотка, кретинка.Через пять минут, дыша как загнанная лошадь, врываюсь в ресторан. Вот он, ест за столом, накрытым на двоих, перед ним бутылка вина. На столовом серебре играет пламя свечи.– Фрэнк?Он поднимает взгляд;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67