— Дрянь ты, — тихо сказал Рэндл. — Я день и ночь подсчитываю издержки. Миранда. Остальное. Я все подсчитал, и ты мне нужна — и отлично это знаешь.
— Миранда, — повторила Линдзи. — Да. — Она глубоко вздохнула и крепче оперлась на его руку.
Он знал, что она боится этой темы, и сразу всполошился, не спугнул ли её. Он не хотел, чтобы по его милости в её сознании осталась заноза, которая могла бы постепенно обрасти неприязнью к нему. Он сказал:
— Это не страшно. Миранда почти взрослая, и к тому же очень неглупый человечек. Вот увидишь. Она тебе понравится, и ты ей тоже.
— Сомневаюсь, — сказала Линдзи. — Ну да это неважно. Право же, это неважно.
Они дошли до её дома и остановились в темном подъезде. Он взял её за обе руки, посмотрел на нее, потом крепко обнял. И, едва удержавшись, чтобы громко не застонать от желания, спросил себя, почему в этот заветный час согласился пойти с нею в бар, а не увез её на такси в свою квартирку в Челси. Но и этого он по каким-то неисповедимым причинам не мог сделать. А потом она прильнула к нему, и он почувствовал такой недвусмысленный отклик на собственную страсть, что все остальное исчезло.
— Рэндл, Рэндл, — прошептала она, словно будя его после долгого сна, и мягко высвободилась. — Пошли.
— Нет. Я не пойду. Иди одна.
— Она огорчится, если ты не придешь. Не надо её сердить. Она старенькая.
Рэндл заколебался.
— И все-таки нет, — сказал он. Сила так и распирала его. — Приду завтра. А сейчас — нет. Сейчас я хочу побыть один и думать о тебе. Не хочу, чтобы эта чудесная минута с тобой была испорчена, прежде чем я упрячу её поглубже себе в душу.
— Да, ты подумай, — прошептала она. — Но не обо мне. Ты думай практически, Рэндл, милый. Думай практически, хорошо?
Покоренный её нежностью, он ответил:
— Да, да, да. — И с чувством почти что торжества, рожденного собственной воздержанностью, смотрел, как она уходит по длинному коридору. Зеленая дверь открылась и снова закрылась, наступила тишина. Он ещё подождал минуты две. Если б знать, что они там говорят друг другу!
14
— Его преподобие Слон, — со смешком доложила Миранда, просунув голову в дверь, — эту простенькую шутку она готова была повторять без конца. И тут же затопотала вниз по лестнице.
Энн, стиравшая пыль в комнате Рэндла, остановилась с тряпкой в руке. Ей не хотелось видеть Дугласа. Хотелось быть тихой и печальной и чтобы её оставили в покое. Сама печаль уже была ценным достижением. Энн порой заходила в комнату Рэндла, но всегда под каким-нибудь предлогом. Сейчас, перед тем как уйти, она огляделась. Солнце освещало небольшую светлую комнату. Все было аккуратно прибрано. Дрезденские чашки с золотым ободком выстроились по ранжиру на камине. Ярко-синие изразцы с птицами блестели по обе стороны каминной решетки. На стене красовались гравюры с розами — по четыре на двух темно-красных паспарту. Белое с синим валлийское покрывало мягко взбегало на подушку. Ветхими в комнате были только две игрушки — Тоби и Джойи, сцепившиеся мягкими, вытертыми лапами на кровати. Тоби был коричневый, а Джойи белый, и оба за долгие годы потеряли по глазу и изрядную часть шерсти. Энн чувствовала, что она им сродни, что она тоже старый, пыльный предмет, с которого время от времени спадают какие-то шерстистые ошметки. Ее радовало, что игрушки ещё здесь. Большой альбом Редутэ Рэндл увез с собой — она сразу заметила пустое место на белых книжных полках. Но туда, где живут Тоби и Джойи, туда он вернется. Невинную часть себя он оставил на её попечение. У двери она снова остановилась. Чем-то все здесь было похоже на комнату мальчика, эстетствующего и немного женственного.
Энн почти не видела Дугласа Свона после отъезда Рэндла — с того вечера, когда злосчастному священнику пришлось ретироваться, столь явно уронив свое достоинство. Тогда же серьезно заболела его мать, и он уехал за ней ухаживать. Таким образом, у неё ещё не было случая обсудить со своим духовным наставником новую ситуацию — если посчитать её новой. И сейчас она была далеко не уверена, прельщает ли её перспектива выслушивать его утешения, а может быть, и советы. Ей часто казалось, что Дуглас Свон, возможно по профессиональным соображениям, толкует характер Рэндла слишком оптимистически. Нельзя было сказать того же о Клер, от которой Энн успела наслушаться бурных соболезнований и которая расписывала Рэндла в самых зловещих красках. Целомудренная симпатия Дугласа к Энн, конечно, не оставалась для неё секретом. Со своей стороны она проявляла несколько болезненный интерес к супругу Энн, как бы смакуя его эксцессы. Энн уже давно чувствовала, что Рэндл сильно занимает воображение Клер, и, когда после какого-нибудь очередного рэндлианского безобразия Клер восклицала с особенной горячностью: «От моего мужа я бы такого не стерпела! Я бы ушла!», Энн чувствовала в своей приятельнице прямо-таки тоску по неистовой страстности, тоску, которую мягкий, рассудительный Свон едва ли был способен утолить.
Однако в самое последнее время (как подозревала Энн, следуя увещеваниям в письмах Дугласа) Клер сменила свое «Довольно терпеть такое обращение, дорогая!» на «Он вернется, дорогая, вот увидите». В том же духе, несомненно, будут и изустные увещевания самого Свона; и Энн, спускаясь по лестнице, испытывала чувство вины и безнадежности. Ее долгая битва с Рэндлом, казалось, постепенно лишала её всех непреложных ценностей, которыми она жила, словно у неё исподволь, кусочек за кусочком, отнимали реальный мир и прятали его в каком-то неизвестном ей месте. В самих ценностях она от этого не разуверилась. Она не ждала, что внезапный поворот выключателя осветит совершенно новую для неё сцену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102