.. Ожидание... Тихий человеческий звук...
- Райтинг?
Тут Байнеберг снял колпачок с фонарика и метнул широкий луч к тому месту, откуда донесся голос.
Несколько мощных балок высветились с резкими тенями, дальше ничего, кроме конуса пляшущих пылинок, не было видно.
Но шаги стали увереннее и приближались.
Тут - совсем близко - снова ударилась о дерево нога, и в следующий миг в широком основании светового конуса возникло - пепельно-бледное - при этом неверном освещении - лицо Базини.
Базини улыбался. Ласково, мило. Застыв, как на портрете, улыбка его выступала за рамку света.
Терлес сидел, прижавшись к балке, и чувствовал, как у него дрожат глазные мышцы.
Байнеберг стал перечислять позорные поступки Базини; однотонно, хриплыми словами.
Затем вопрос:
- Значит, тебе нисколько не стыдно?
Затем взгляд Базини на Райтинга, говоривший, казалось: "Пора тебе, пожалуй, помочь мне". И в тот же миг Райтинг ударил его кулаком в лицо, так что тот качнулся назад, споткнулся о балку, упал. Байнеберг и Райтинг прыгнули к нему.
Фонарик опрокинулся, и свет бессмысленно и вяло тек по полу к ногам Терлеса.
По звукам Терлес понял, что они сорвали с Базини одежду и хлестали его чем-то тонким, гибким. Они явно все это уже подготовили. Он слышал хныканье и негромкие жалобы Базини, который, не переставая, молил пощадить его; наконец он слышал лишь стоны, похожие на сдавленные вопли, а в промежутках негромкие ругательства и горячее, страстное дыхание Байнеберга.
Он не тронулся с места. В самом начале его, правда, охватило животное желание прыгнуть туда и бить, но чувство, что он опоздает и будет лишним, удержало его. На его членах лежала тяжелая рука скованности.
С виду безучастно смотрел он в пол. Он не напрягал слуха, чтобы разбирать звуки, и не чувствовал, чтобы его сердце било быстрее обычного. Он уставился в лужицу света, разлившуюся у его ног. Светились пылинки и маленькая безобразная паутина. Дальше свет просачивался в зазоры между балками и задыхался в пыльном, грязном сумраке.
Терлес сидел бы так и час, ничего не чувствуя. Он ни о чем не думал и все же был внутренне предельно занят. При этом он сам наблюдал за собой. Но так, словно, в сущности, глядел в пустоту и видел себя только как бы нечетким пятном и со стороны. Однако из этой неясности - со стороны - в отчетливое сознание медленно, но все явственнее проталкивалась одна потребность.
Что-то заставило Терлеса улыбнуться по этому поводу. Затем эта потребность снова усилилась. Она согнала его со своего места вниз - на колени, на пол. Его тянуло прижаться телом к половицам; он чувствовал, что глаза его делаются большими, как рыбьи, он чувствовал, как сквозь голое тело бьется о дерево его сердце.
Теперь в Терлесе действительно все кипело, и он должен был ухватиться за балку, чтобы не поддаться головокружению, тянувшему его вниз.
На лбу его выступили капли пота, и он испуганно спрашивал себя, что все это значит.
Выведенный из своего безразличия, он снова теперь прислушался сквозь темноту к тем троим.
Там стало тихо, только Базини жалобно бормотал что-то, ощупью ища свою одежду.
Терлес почувствовал какую-то приятность в этих жалобных звуках. Словно паучьими лапками пробежала у него по спине дрожь вверх и вниз; застряла между лопатками и коготками оттянула назад кожу на голове. К своему изумлению, Терлес понял, что находится в состоянии полового возбуждения. Он стал вспоминать и, не вспомнив, когда оно наступило, припомнил, что оно уже сопровождалось странной потребностью прижаться к полу. Он устыдился этого; но словно мощной волной крови это ударило ему в голову.
Байнеберг и Райтинг ощупью пробрались назад и молча сели с ним рядом. Байнеберг посмотрел на фонарик.
В этот миг Терлеса опять потянуло вниз. От глаз - он чувствовал это теперь, - от глаз шло к мозгу как бы гипнотическое оцепенение. То был какой-то вопрос, да, какой-то... нет, какое-то отчаяние... о, ведь это было знакомо ему... стена, тот общественный сад, низкие лачуги, то воспоминание детства... то же самое! то же самое! Он посмотрел на Байнеберга. "Неужели этот ничего не чувствует?" - подумал он. Но Байнеберг нагибался, чтобы поднять фонарик. Терлес задержал его руку.
- Разве не похоже это на глаз? - сказал он, указывая на растекшийся на полу свет.
- Ты что, настроился на поэтический лад?
- Нет. Но разве ты сам не говорил, что с глазами дело обстоит особо? От них иногда - вспомни любимые свои идеи насчет гипноза - исходит какая-то сила, которой не встретишь ни в каком курсе физики... Несомненно также, что по глазам человека часто узнаешь куда лучше, чем по его речам...
- Ну... и что?
- Для меня этот свет как глаз. Глядящий в неведомый мир. У меня такое чувство, будто я должен что-то отгадать. Но я не могу. Мне хочется вобрать это в себя...
- Ну... тебя все-таки тянет на поэзию.
- Нет, я всерьез. Я в полном отчаянии. Вдумайся только, и ты тоже это почувствуешь. Потребность поваляться в этой луже... на четвереньках, совсем вплотную к ней, проползти в пыльные углы, словно так это можно отгадать...
- Дорогой мой, баловство, сантименты. Оставь сейчас, пожалуйста, такие вещи.
Байнеберг наконец нагнулся и поставил фонарик на место. А Терлес злорадствовал. У него было такое ощущение, что он вобрал в себя эти события одним чувством больше, чем его спутники.
Он ждал сейчас появления Базини и с тайным трепетом чувствовал, что кожа на голове опять напряглась под коготками.
Он ведь уже совсем точно знал, что для него что-то приберегается, и вновь и вновь и через все более короткие промежутки напоминало ему о себе; ощущение это, другим непонятное, было явно очень важно для его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52