Делала все, что мне говорили. Пока не попала сюда. В Городе приходится быть упрямой.
«Странненькая, – подумала Алиса, – но вроде не кровожадная». И прежде чем она успела спохватиться, с языка слетел вопрос:
– Зачем он это сделал?
– А она?
– А вы?
– Я не знаю.
В ее второй приход Алиса все еще размышляла о свирепых женщинах с пакетами щелока, отточенными бритвами и фантастическими родинками вот здесь, здесь и еще вот тут. Задергивая занавеску, чтобы солнце не било в глаза гостье, она спросила:
– Ваш муж, он что, вас обижает?
– Обижает? – Вайолет выглядела озадаченной.
– Мне он показался таким тихим и приличным. Он бил вас?
– Джо? Да он в жизни никого не обидел.
– Кроме Доркас.
– И белок.
– Что?
– И кроликов. Оленей. Фазанов. Опоссумов. Дома у нас было много хорошей еды.
– А зачем вы уехали?
– На что хозяину кролики? Он требовал денег.
– Деньги и здесь нужны.
– Да, но здесь их можно заработать. Когда мы приехали, я сначала убирала. За три дома в день платили неплохие деньги. Джо чистил рыбу по вечерам. Потом перешел в гостиницу. Я взялась за парикмахерскую работу, а Джо…
– Я не хочу всего этого слышать.
Вайолет замолчала и уставилась на фотографию. Алиса отдала ей карточку, чтобы поскорее выпроводить ее из дому на следующий день она пришла опять. Выглядела она так ужасно, что Алисе захотелось шлепнуть ее по лицу. Вместо того она сказала: «Снимите-ка платье, я подошью вам рукав». Вайолет являлась неизменно в одном и том же одеянии, и Алису раздражала болтающаяся на рукаве нитка, не говоря уж о подкладке на пальто с тремя прорехами на видном месте.
В одной сорочке, накинув на плечи пальто, она сидела и ждала, пока Алиса зашьет мельчайшими стежками рукав. Шляпу она не снимала никогда.
– Сначала я подумала, что вы пришли с чем-нибудь дурным. Потом – чтобы посочувствовать. Потом – чтобы поблагодарить, что я не вызвала полицию. Но ни то, ни другое, ни третье, ведь так?
– Мне надо было где-нибудь посидеть. Я подумала, что, может быть, у вас. Что вы впустите меня, ну вы и впустили. Раз Джо не сиделось дома, так я, наверное, сама не очень старалась. Но мне же интересно взглянуть, кем бы он хотел, чтобы я была.
– Глупенькая. Он бы хотел, чтобы вам было восемнадцать, вот и все.
– Нет, тут что-то еще.
– Ну, если вы сами не знаете собственного мужа, ничем не могу помочь.
– Вы точно так же ни о чем не догадывались, а ведь вы видели ее каждый день, как и я Джо. Я-то знаю, где были мои глаза. А где были ваши?
– Не надо мне выговаривать. С какой стати?
Алиса закончила простыни и уже начала гладить первую блузку, когда в дверь постучала Вайолет. Прошли годы и годы с тех пор, как она последний раз прикасалась утюгом к белой мужской рубахе. Брызгала водой, чтобы накрахмаленная ткань стала упругой и гладкой. От них теперь остались одни лоскутки. Тряпки для вытирания пыли, прокладки для месячных, обмотки для водопроводных труб в морозную погоду, хваталки для кастрюль, держалки для утюга. А еще фитили для масляных горелок и мешочки для соли, чтобы натирать зубы. Нынче все ее кропотливое внимание было отдано собственным блузкам.
Еще не остывшие от утюга наволочки и простыни стопкой сложены на столе. А занавески уж, наверное, на следующей неделе.
Она научилась узнавать этот стук и сама не понимала, радовалась она или злилась, слыша его. Впрочем, ей было все равно.
Когда приходила Вайолет (а приходила она всегда без предупреждения), приоткрывалось нечто.
Под темной шляпой ее лицо выглядело еще темнее. Глаза, круглые, как серебряные доллары, умели неожиданно щуриться.
Что-то такое чувствовала Алиса в ее присутствии, чего не было при других встречах, она и говорила с ней не как с другими людьми. С Вайолет она была невежливой. Резкой. Прямой. Им не требовалось никакой обходительности и любезных фраз. Было что-то еще – ясность. Возможно. Ясность того рода, какую сумасшедшие требуют от здравых умом.
Теперь, при подшитых рукавах и починенной подкладке, Вайолет вполне сошла бы за нормальную, позаботься она еще о своих чулках и приведи в порядок шляпу. Алиса тихонько вздохнула, удивляясь себе, и, посторонившись, впустила в дом единственного гостя, которого ждало ее сердце.
– Совсем замерзла?
– Почти, – ответила Вайолет.
– В марте надо осторожней, а то и слечь недолго.
– Вот было бы славно, – сказала Вайолет. – Пусть бы тело поболело взамен головы, глядишь, все бы мои беды и кончились.
– А кто будет причесывать модниц с панели? Вайолет засмеялась.
– А никто. Может, никто и разницы-то не заметит.
– Разница больше, чем в прическе.
– Они такие же женщины, как и мы.
– Нет, не такие. Не такие, как я.
– Я не имею в виду их работу. Я говорю о них самих – о женщинах.
– Ну, пожалуйста, не будем об этом, – сказала Алиса. – Я заварю чай.
– Когда мне было трудно, только они меня поддержали. Они кормят меня и Джо.
– Мне это неинтересно.
– В любое время, если у меня кончились деньги, я могу хоть весь день у них работать.
– Хватит, я сказала. Я не желаю знать, откуда берутся эти деньги. Будете чай или нет?
– Да. Ладно. Но почему? Почему вы не хотите даже слышать об этом?
– Водят к себе мужчин. Ужасная жизнь. Они, небось, все время дерутся. Когда вы их причесываете, вы не боитесь, что они устроят драку?
– Боюсь, когда они трезвые, – улыбнулась Вайолет.
– Вот именно.
– Они дерутся из-за своих мужиков, если поделить не могут, и с ними тоже.
– Женщина не должна так жить.
– Не должна быть вынуждена так жить.
– Взять и убить человека, – Алиса цокнула языком. – Худо делается при одной мысли. – Она налила чай и, держа в руке чашку с блюдцем, посмотрела на Вайолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64