Медленный поток людей потянулся вслед за ней к реке. Даже девчонки с накрашенными губами высыпали на мол, распевая: «Звучит красиво \ имя святое \ имя твое, \ Эва Перон».
— Почему бы вам не отправиться за ней? — настаивал Ара.
Но разбредавшуюся толпу уже нельзя было удержать. Те, что играли в карты, загасили костры, и когда доктор стал повторять: «Доставьте ее мне, прошу вас, доставьте», — один из них остановился на ходу и опустил на его плечо тяжелую руку.
— Мы за ней не пойдем, потому как нас всех хотят перебить, — сказал он. — Но если вы станете во главе, доктор Арсе, тогда, может быть, и пойдем за вами.
— Ара, — поправил доктор. — Доктор Ара. Я не могу идти с вами. Я не здешний.
— Если вы не здешний, значит, чужой. Если вы не с нами, значит, вы с ними! — воскликнул мужчина. — А что это у вас там под мышкой?
Доктор побледнел. Под мышкой у него был белый накрахмаленный халат. Он растерянно прижал его к груди.
Вдали послышалось рокотанье военных грузовиков, топот солдат, щелканье ружейных затворов, а тем временем первая из лодок уже удалялась вверх по реке.
— Это был саван Эвиты, — пробормотал доктор. Язык у него заплетался. Мгновение он помедлил, потом развернул халат. Халат был простой, с короткими рукавами и треугольным вырезом. — Понимаете, что это? Это саван Эвиты. Если вы пойдете на площадь и будете просить, чтобы мне возвратили тело, можете взять себе этот саван и делать с ним все, что пожелаете.
Старик на костылях снял очки и, приблизившись к доктору, сухо сказал:
— Дайте мне его.
Подавленный отчаянием и своим бессилием, врач отдал саван и понурился.
— Простите, — сказал он. Никто не понял, почему он извиняется. — Я, пожалуй, пойду.
— Живо, садитесь в лодки! — приказал старик на костылях. И сам, забравшись в один из баркасов, поспешно отчалил.
Саван привязали рядом с парусом и взялись за весла. Бриз надувал легкую ткань, саван трепыхался из стороны в сторону.
Все ближе слышался рокот грузовиков.
Те, кто еще остался, разбирали укрытия и громоздили доски на лодки. Дело шло споро. Людей было много, они распределяли между собой работу, друг другу не мешая, как пчелы в улье. Когда отплывали, кто-то запел: «Эва Перон \ сердце твое \ с нами всегда и везде». А те, кто углубился в тростниковые заросли и отплывал на других баркасах, тоже затянули: «Тебя любить мы вечно будем, \ клянемся в верности тебе». Постепенно голоса затихли, но доктор Ара все стоял на берегу, вглядываясь в темноту.
Эта история была мне рассказана неоднократно, и всякий раз по-другому. В некоторых версиях доктор Ара приезжает в порт, надев халат на себя, и, выйдя из машины, снимает его; в других военные грузовики атакуют толпу и старик на костылях погибает. Иногда саван пожелтевший, смятый тяжестью смерти, а иногда это даже не саван, а иллюзия памяти, легкий след, оставленный Эвитой на поверхности той ночи. В первой из версий сборище народа — это некое желание, а не факт, и предупреждений по радио никто не слышал. Так или иначе, ничто не предстает единственной историей, но некоей сетью, которую каждый плетет по-своему, не понимая всего узора.
Разве кто-либо способен мумифицировать чью-то жизнь? Разве не достаточная кара для нее, когда ее выставляют на солнце и в этом жестоком свете принимаются ее рассказывать?
Поскольку теперь перед нами открывается запутанная дельта разных историй, я постараюсь быть кратким. На одном берегу рассказ о фальшивых телах (или копиях трупа), на другом — рассказ о реальном теле. К счастью, есть момент, когда все версии сливаются и остается одна-единственная история, которая затмевает или отменяет все прочие.
Во время поездки к кладбищу Чакарита Арансибия, Псих, нарушил инструкции Полковника. Вел машину он нервно, по временам у него спирало дыхание. Он остановил грузовик в каком-то закутке парка Сентенарио и открыл дверцу кабины. Дал солдатам десять минут отдыха и приказал, чтобы они отошли в сторону.
Он остался наедине со своим помощником, сержантом Армани. Псих доверял Армани — тот вылечил его от лихорадки в глухом Тартагале, избавил от навязчивой страсти стрелять в собак. Теперь он захотел поделиться с Армани тайной. Ему надо было высказаться.
Он приказал сержанту взять пару фонарей, а сам между тем снимал крышку с гроба.
— Приготовьтесь, — сказал он шепотом, — потому что это Эва.
Сержант ничего не ответил.
При свете фонарей Псих обнажил тело и заткнул саван Эвите под голову, не сняв скрученную на затылке косу. На теле были родинки, на лобке темнел редкий пушок. Его удивило, что при такой золотистой шевелюре пушок был темным.
— Она была крашеная, — сказал он. — Красила волосы.
— Уже три года, как Она умерла, — сказал сержант. — Это не Она. Очень похожа, но не Она.
Арансибия прошелся по телу кончиками пальцев: ягодицы, слегка выпирающий пупок, дугообразная полоска над губами. Тело было мягкое, для мертвого слишком теплое. На пальцах — четки. Кусочек мочки уха отрезан, также конец среднего пальца на правой руке.
— Возможно, что это копия, — сказал Арансибия, Псих. — А вы как думаете?
— Не знаю, что это такое, — ответил Армани.
— Скорее всего Она.
Они снова закрыли гроб и позвали солдат. Машина двинулась по авениде Варнес и выехала на улицу Хорхе Ньюбери, где кроны деревьев образуют туннель. Теперь Армани сидел в кабине, рядом с майором. У одного из входов на Чакариту их ждал сторож в черных очках. В ночной тьме эти черные очки казались более страшными, чем оружие.
— Бог? — спросил сторож.
—Справедлив, — ответил Псих.
Они поехали прямо вперед по аллее, копировавшей авениду города. Справа и слева высились огромные мавзолеи, покрытые табличками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119