— Зачем же смиренно жить во мраке? Жизнь — штука ясная и понятная, только присмотрись.
Он указывал на Пика. Я всегда восхищался Пиком, но мне и в голову не могло прийти сравнивать носорога с лампочкой.
А он знай твердил свое:
— Говорят, Бог умер в 1947-м, во время Раскола страны. Но ведь он мог умереть и в 1971-м, во время войны. Или вчера, здесь, в Пондишери, в каком-нибудь приюте для сирот. Вот что говорят, Пи. Когда мне было столько же лет, сколько тебе, я не вставал с постели — болел полиомиелитом. И каждый день спрашивал себя: «Где же Бог? Где? Ну где же?» А он так и не пришел. Не Бог спас меня, а медицина. Мой пророк — разум, и он говорит, что умираем мы так же, как часы, когда останавливаются. Раз — и все.
Забарахлили часы — сам их и починяй. Если когда-нибудь у нас в руках окажутся средства производства, все будет по справедливости.
По мне, это было слишком. Говорил он правильно — дружелюбно и решительно, — только вот слова его не утешали И я промолчал. Но не оттого, что боялся рассердить мистера Кумара, а потому, что опасался: стоит сказать одно-два неверных слова — и он разрушит во мне самое дорогое. Что если от его слов и я заражусь полиомиелитом? И что это за болезнь, если она может убить в человеке Бога?
Он пошел себе дальше — вразвалку, как моряк по палубе во время качки, хотя под ногами была твердая земля.
— Во вторник контрольная, не забудь. Поднатужься, Три-Четырнадцать-Сотых!
— Ладно, мистер Кумар.
Он стал самым любимым моим учителем в Пти-Семине-ре, потому-то я и пошел учиться на зоолога в Торонтский университет. Но я чувствовал — меня с ним роднит еще что-то. И скоро догадался: атеисты мне братья и сестры, просто они другой веры, и верой этой пронизано каждое их слово. Они, как и я, идут вперед — до тех пор, пока их влечет разум; когда же наконец перед ними разверзается пропасть — точно так же совершают прыжок без оглядки.
Скажу честно. Не атеисты противны мне, а агностики. Сомнения — штука полезная, помогают, хоть и не всегда. Нам всем бы пройти через Гефсиманский сад. Раз уж Христос сомневался, нам пристало и подавно. Раз уж Христос провел последнюю ночь в тревогах и молитве, раз вопиял с креста: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» — то и мы вправе сомневаться. Но идти вперед необходимо. А исповедовать сомнения как философию жизни — все равно что мечтать о движении, стоя на месте.
Глава 8
Мы, зоологи, обычно говорим: самый опасный зверь в зоопарке — Человек. В общем, это значит, что наш вид, превратившись в ненасытного хищника, глядит на мир как на добычу. А в частности, мы подразумеваем людей, которые пичкают выдр рыболовными крючками, медведей — бритвенными лезвиями, слонов — яблоками, утыканными гвоздями, не говоря уже о всякой другой дряни — шариковых ручках, скрепках, булавках, резинках, расческах, ложках, подковах, стекляшках, кольцах, брошках и прочих украшениях (и не каких-то там безделушках, а иной раз самых настоящих золотых кольцах), пластмассовых соломинках и посуде, шариках для пинг-понга, теннисных мячах и бог весть о чем еще. В траурных списках зверей, погибших в зоопарках от проглоченных инородных тел, значатся гориллы, бизоны, аисты, нанду, страусы, тюлени, сивучи, крупные кошки, медведи, верблюды, слоны, обезьяны, самые разнообразные олени, грызуны и певчие птицы. Владельцы и смотрители зоопарков, наверное, помнят нашумевшую историю про гибель Голиафа: это был здоровенный, весом под две тонны морской слон, под стать быку, звезда одного европейского зоопарка, любимец публики. А погиб он от внутреннего кровоизлияния, после того как кто-то скормил ему битую пивную бутылку.
Жестокость нередко проявляется и самым непосредственным образом. В литературе описано немало случаев издевательств над животными в зоопарках: один китоглав погиб от шока, после того как ему молотком раздробили клюв; какой-то умник отрезал ножом бороду у лося и вдобавок — шмот мяса с палец толщиной (а через полгода того же лося отравили); обезьяне сломали руку, когда она потянулась за приманкой — орехами; оленю отпилили ножовкой рога; зебру закололи мечом; да и вообще, с чем только на животных не нападали: с тростями, зонтами, шпильками, спицами, ножницами и разными другими штуковинами, и зачастую — чтобы выколоть глаз или поранить гениталии. Потом, животных травят ядом.
Бывает и того хлеще: всякие там извращенцы дразнят обезьян, пони, птиц; какой-то религиозный фанатик отрезал голову змее; другой псих пытался помочиться лосю в рот.
Нам тут, в Пондишери, еще повезло. Мы не страдали от садистов, досаждавших европейским и американским зоопаркам. И все-таки однажды у нас пропал бразильский агути — отец подозревал, что его украли и съели. у птиц — фазанов, павлинов, ара — выдергивали перья любители диковинных сувениров.
Как-то раз мы поймали чокнутого, который крался с ножом к загону с азиатским оленьком, — безумец оправдывался, что решил-де проучить злого Равану (в «Рамаяне» тот похитил Ситу, жену Рамы, обернувшись оленем). Еще одного кретина схватили за руку, когда он собирался украсть кобру. Спасли обоих: кобру — от рабской доли и ужасной музыки, а вора — от верного смертельного укуса. Случалось нам разбираться и с камнеметчиками — они считали, что звери слишком разленились, и хотели их расшевелить.
А однажды был случай с женщиной, которую лев сцапал за сари. Она закружилась, как юла, предпочтя смертельный стыд смертельному же исходу. И то был не просто несчастный случай. Женщина подошла к клетке, просунула руку и взмахнула краешком сари прямо перед львиной мордой, правда зачем — для нас так и осталось загадкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16