По едва уловимым признакам я, однако, живо угадывал: ну вот, сейчас начнется. Их языки были словно наездники, которым не под силу совладать с ретивым скакуном. Правда, с первым слогом — долгим Пи — они еще с грехом пополам справлялись, но жара была нестерпимой, и второй слог — сип — одолеть уже не могли. Вместо того они с ходу проваливались в бездну хлесткого суп — и все. Я тянул руку вверх, вызываясь ответить, и тут же слышал: «Да, Писун». Чаще всего учитель даже не отдавал себе отчета в том, как меня назвал. Он устало смотрел на меня и недоумевал, почему я молчу как рыба. А иной раз и весь класс, вконец одурев от жары, сидел точно в ступоре.
На последнем году учебы в школе Сент-Джозеф я чувствовал себя как гонимый пророк Мухаммед в Мекке, мир ему. Он задумал бежать в Медину — совершить хиджру, положившую начало мусульманской эре; так вот и я решил сбежать, чтобы и в моей жизни настали новые времена.
Из Сент-Джозефа я перевелся в Пти-Семинер, лучшую в Пондишери частную среднюю английскую школу. Рави тоже там учился, и мне, как всем младшим братьям, пришлось несладко оттого, что я оказался в тени знаменитого братца. Среди своих сверстников по Пти-Семинеру он слыл чемпионом: лучшего подавалы и отбивалы было не сыскать, вот он и стал капитаном первой в городе крикетной команды, эдаким Капилом Девом местного масштаба. И хотя я плавал как рыба, всем на меня было наплевать — так уж устроен человек: приморцы всегда косятся на пловцов, как горцы — на альпинистов. Но я не собирался отсиживаться за чужой спиной и был согласен на любое другое имя, только не «Писун», хоть бы и на «Рави Младшего». Впрочем, у меня был план и получше.
Я приступил к его выполнению в первый же день, как пришел в школу, на самом первом уроке. Со мной учились и другие питомцы Сент-Джозефа. Урок начался с того же, с чего начинаются первые уроки во всех школах, — с переклички. Мы представлялись в том порядке, в каком сидели за партами.
— Ганапатхи Кумар, — сказал Ганапатхи Кумар.
— Випин Натх, — сказал Випин Натх.
— Шамшул Худха, — сказал Шамшул Худха.
— Питер Дхармарадж, — сказал Питер Дхармарадж. Учитель коротко, с серьезным видом кивал и ставил галочку против каждого имени в журнале. Я сидел как на иголках.
— Аджитх Джиадсон, — сказал Аджитх Джиадсон, за четыре парты от меня...
— Сампатх Сароджа, — сказал Сампатх Сароджа, за три...
— Стэнли Кумар, — сказал Стэнли Кумар, за две...
— Сильвестр Навин, — сказал Сильвестр Навин, прямо передо мной.
И вот моя очередь. Пора сокрушить сатану. Медина, я ИДУ— Я выскочил из-за парты и устремился к доске. Учитель не успел и рта раскрыть, как я схватил кусок мела и начал писать, приговаривая:
Меня зовут Писин Молитор Патель, известный всем как — я дважды подчеркнул первые две буквы имени — Пи Пателъ а ниже, для наглядности, дописал:
? (pi) = 3,14
потом начертал большой круг и провел диаметр, как на уроке геометрии.
В классе повисла тишина. Учитель смотрел на доску. Я стоял затаив дыхание. Наконец учитель сказал:
— Отлично, Пи. Садись. В другой раз, если захочешь отвечать, не забудь спросить разрешения.
— Понятно, сэр.
Он поставил галочку против моего имени. И обратился к следующему мальчугану.
— Мансур Ахамад, — сказал Мансур Ахамад. Я спасен.
— Гаутам Сильварадж, — сказал Гаутам Сильварадж. Я перевел дух.
— Арун Аннаджи, — сказал Арун Аннаджи. Новые времена настали!
Тот же самый фокус я проделывал перед каждым учителем. Повторение — мать учения, не только применительно к животным, но и к людям. Протиснувшись между двумя мальчишками с обычными именами, я стремился вперед и расписывал доску, порой с жутким скрипом, знаками моего возрождения. После того как я проделал этот фокус несколько раз подряд, мальчишки стали нараспев повторять за мной, и, покуда я собирался с духом, чтобы взять верную ноту, крещендо достигало кульминационного пункта, и мое новое имя уже звучало торжественно и громко, на радость любому хормейстеру. С каждым разом я писал все быстрее, и некоторые мальчишки тут же шепотом подхватывали: «Тройка! Точка! Единица! Четверка!» — ну а в финале .концерта я так мощно расчерчивал круг пополам, что крошки мела градом отскакивали от доски.
И когда теперь я тянул руку в день, казавшийся мне счастливым, учителя вызывали меня одним кратким звуком, и тот звучал в моих ушах дивной музыкой. Ее подхватила вся школа. Даже те дьяволята из Сент-Джозефа. Так что фокус с именем сработал на славу. Что ни говори, мы — народ-созидатель: через пару-тройку дней мальчишка по имени Омпракаш стал называть себя Омегой, а другой — Ипсилоном, потом пошли Гамма, Лямбда и Дельта, правда, продержались недолго. Так что в Пти-Семинере я был первым греком-долгожителем. Даже мой братец, капитан крикетной команды, светоч наш неугасимый, и тот радовался от души. Через неделю он отозвал меня в сторонку.
— Слыхал, тебе новую кличку дали? — сказал он.
Я словно воды в рот набрал. Потому что знал — сейчас засмеет. Как пить дать, засмеет.
— Не думал, что желтый цвет — твой любимый. Желтый? Я огляделся. Хоть бы никто не услышал, только бы не его подпевалы.
— О чем это ты, Рави? — пролепетал я.
— Не дрейфь, братишка. Все лучше, чем «Писун». Можно сказать — «Лимонный Пи-рожок».
На прощание он улыбнулся и бросил:
— Чего раскраснелся-то? Повернулся — и ушел.
Так обрел я убежище в этой греческой букве, похо-ясей на хибару с просевшей крышей, — в этом заветном иррациональном числе, с помощью которого ученые пытаются познать Вселенную.
Глава 6
Он искусный кулинар. Дома у него, где камин жарит вовсю, всегда пахнет так, что слюнки текут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16