вылечил меня), потому что это всегда производило впечатление на представителей закона — не очень сильно, а лишь чуть-чуть — если они хватают тебя и выворачивают карманы, а также я засунул в задний карман свой новенький паспорт, не знаю зачем, просто на счастье, я так думаю. Потом я надел свой ремень с пряжкой и куртку на молнии, заменяющую саблю, если размахивать ею одной рукой, и спустился по лестнице, где я наткнулся на Клевого, также спускавшегося вниз.— Ты тоже собрался подышать ночным воздухом? — спросил я.— Ага. Посмотрю, что творится вокруг…— Будь клевым, Клевый.— О, конечно, белый мальчик.Я остановил парня перед дверью, взял его за обе руки, посмотрел на него и сказал:— Я надеюсь, это не сделает тебя угрюмым, мужик.Он улыбнулся (что с ним случается довольно редко).— О, нет…, — сказал он. Мы не станем угрюмыми, мы должны протестовать. А ты?… Я полагаю, не очень хорошо, когда ты чувствуешь, что твое племя не право?— Спасибо, Клевый, — сказал я. Готов спорить, что ты — единственный Пик в Неаполе, кто подумал о нас.Я похлопал его по руке, и мы оба вышли во тьму, и на этот раз я решил не пользоваться своей Веспой. На тротуаре, не говоря ни слова обо всем этом, мы пожали друг другу руки, и пошли в разные стороны.Без сомнения, ночь любит зловещие выходки: вообще-то, я не считаю ночь зловещей, я обожаю ее, но она ставит приманку для всех чудовищ, заставляя выходить их наружу. Я дошел до станции Вестберн Парк и доехал по живописной железной дороге до Буша. Поезд был наполнен туристами с Запада, выскакивавших из вагона на разных станциях, чтобы разглядеть все более пристально. Между остановками с высоты можно было видеть огонь и пожарных, и перед глазами стремительно проносились толпящиеся люди, патрульные машины закона, разъезжавшие вокруг в поисках добычи, либо припаркованные, набитые ковбоями, ожидающими боя, словно патроны в обойме. А когда поезд остановился в Лэдброуке и Латимере, можно было слышать громкоговорители, из которых несся какой-то резкий и бессмысленный рев, как в увеселительных садах Баттерси. И на протяжении всего пути иссиня-черную тьму разрывали внезапные вспышки и проблески ослепляющего света.Но, попав в Буш, я был ошарашен. Потому что, когда я перебрался через Грин, в этот среднеклассовый квартал рядом с нашим районом — там все было мирно, тихо, спокойно, так-как-было-раньше. Поверьте! На площади двух квадратный миль в Неаполе кровь и гром, а вне ее пределов — прямо через дорогу, будто это какая-то государственная граница, — вы снова попадаете в мир Миссис Дейл, в мир "Чем я занимаюсь? ", в зеленую и приятную страну Англию. Неаполь был словно тюрьма или концентрационный лагерь: внутри — печальные убийства, снаружи — автобусы, вечерние газеты и спешка домой к своим сосискам, картофельному пюре и чаю.Возле телетеатра я купил вечерний выпуск. Они раздували все эти события — ни одна газета не устоит перед большими заголовками — но так же и пытались не придавать этому особого значения. Реакция в Африке и на Карибских о-вах, говорилось, была не благосклонной, но очень преувеличенной. Было немного злорадства в Южной Африке и юге США, что, в столь сложной ситуации необходимо порицать. Главное, что надо помнить: это то, что ни в Ноттингеме — и не в Ноттинг Хилле, пока что — не было потеряно ни одной человеческой жизни. Тем временем парень из Скотланд-ярда, опубликовал сообщение, чтобы остудить интерес зевак. Я выбросил эту штуку. Закон никогда не хочет, чтобы вы смотрели на то, с чем он не может справиться. Потом я вернулся в свой район.Я шел по пустой улице, которая была освещена, как и большинство из них, фонарями, поставленными сюда во времена Королевы Боадиции, когда я увидел трех цветных чуваков, идущих мне навстречу и державшихся друг друга. Я огляделся, потому что думал, что их преследуют, но нет, поэтому я подошел к ним и сказал "Привет, парни, как дела? " — и увидел в руке у одного из них гаечный ключ, кажется (в любом случае, что-то железное), и они двинулись на меня. Боже, каким же галопом я помчался! А эти три сына Африки гнались за мной и шипели! Я нырнул в бассейн света, пролез между какими-то машинами, и врезался посредине дороги прямо в М-ра Уиза. "Прекратить! ", — крикнул он, и цветные чуваки увидели, что у меня есть союзник, и растаяли, как лучи заходящего солнца. "Ну и ну! ", — кричал я, хлопая старину Уиза, будто выбивая ковер. "Ну и рад же я видеть твое гнусное лицо! Где ты, черт возьми, был, мужик, я тебя искал! " Уизард взял меня за руку и сказал: «Спокойнее, малыш», и, пройдя пару домов, мы оказались на каком-то огромном собрании.Все это было устроено чуваками из Союза Защиты Белых, распространявшими в толпе листовки. Оратор на передвижной трибуне выглядел довольно обычно — т. е. такой тип, которого трудно описать, если бы вас попросили об этом позже — правда, в тот момент в нем пылало и билось некое сумасшедшее и электрическое безумие. Он не обращался конкретно к кому-то — к какому-либо человеческому существу, даже совсем пропащему — он кричал в пространство, в ночь, обращаясь к какому-то духу, к какому-то колдуну за помощью и благословением. И на него, освещенного желтым сиянием, снизу-вверх смотрели защищаемые им белые лица, превратившиеся, благодаря муниципальным фонарям над ними, в нечто грязное, фиолетово-серое.Я пихнул Уиза локтем.— Он сбрендил, — сказал я.Уиз не отвечал.— Я говорю, он чокнутый, парень! — проорал я, поверх шума микрофона.Потом я посмотрел на Уизарда. И на лице моего друга, пока он смотрел на этого оратора, я увидел выражение, вызвавшее у меня дрожь. Потому что малыш Уиз, такой подтянутый и опрятный и нарядный и опасный, чуть улыбался так, чтобы зубы были еле видны, и все его гибкое маленькое тело было напряжено, и что-то Бог знает откуда появилось в его взгляде, и он поднялся на цыпочки, резко вскинул руки вверх, и выкрикнул, провизжал так, будто это были его последние слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71