Она только твердила «Нет, нет, нет, нет, нет».Так что я поднялся.— Слушай, Сюз, — проорал я. — Я — твой парень, понимаешь? Твой один-единственный. И я живу в Лондоне, и ты знаешь, где именно. И я жду тебя там сегодня вечером, завтра и каждый день, пока я не умру! — Я схватил ее за плечи и тряхнул. — Ты слышала, что я сказал? — прокричал я.Она сказала «да».— А поняла ли ты меня?Да, ответила она, поняла.— Тогда я жду! — прокричал я, нагнулся, поцеловал ее на прощанье пламенным, вечным поцелуем, потом сказал «До очень скорой встречи», помахал рукой, и помчался из этого сада, словно Доктор Роджер Баннистер.По дороге мне пришлось остановиться, потому что неожиданно я ослабел, прямо как Папаша, и сел прямо на землю, потому что это было единственное место вокруг, куда я мог сесть. Потом я поднялся и схватил первого попавшегося мне на глаза парня, и попросил показать дорогу к прокату авто — что он и сделал очень вежливо — и, слава Богу, чувак оказался на месте (я имею в виду чувака из проката авто), и он приехал на судостройку, и мы забрали Папашу, поблагодарили и попрощались со стариканом и его женой, и рванули в Лондон, что стоило намвосемь фунтов, по словам водителя.Ну, по дороге домой Папаша немного воспрянул духом: вообще-то, он даже начал петь какие-то номера Джорджа Формби, и старые песни Альберта Шевалье и других исторических ветеранов, которых он слышал от своего собственного Папаши, а как оказалось, водила из Кукхэма тоже немного знал об этом, и у них получилось несколько воодушевляющих куплетов, и они спорили, кто что спел и из репертуара какого старинного артиста мюзик-холла. Но я, надо сказать, чувствовал себя иначе, а также меня укачивало, я склонен к этому всегда, когда за рулем кто-то другой. И вообще я хотел рассказать Папаше про свои проблемы, но вы понимаете, что я не мог — и даже в самые лучшие времена невозможно рассказать даже отцу или матери нечто действительно важное для тебя.Вскоре мы были в окрестностях, и, хоть мне и понравилась сельская местность, я был так рад возвращению в город — это было как возвращение домой. И очень быстро мы оказались в Пимлико, и, когда мы остановились, Папаше пришлось идти к себе наверх за деньгами, так как даже у нас вдвоем не набиралось всей суммы, и Мама с Верном вышли на тротуар, а из своего окна на втором этаже выглядывал здоровяк мальтиец.Никто, по-моему, так и не понял, насколько опасно это было для Папаши: все, что мы получили, это возгласы, зачем я взял его с собой, никому не сказав, где мы оба шлялись столько времени, и почему такси стоит восемь фунтов — даже Верн встревал в разговор со своими полезными наблюдениями — пока мне не стало так стыдно, что на глазах у этого Кукхэмовского водилы и всего населения Пимлико я подошел к ним в ярости и заорал:— Если вы собираетесь убить моего отца, не убивайте его на улице, пустите его в кровать!Это изменило атмосферу, все мы неохотно зашли в дом, и уложили Папашу, а потом Мама повернулась ко мне и сказала, что теперь она хочет знать, в чем именно дело, и я сказал, о'кей, я с чертовским удовольствием расскажу ей, и Верн пытался присоединиться к вечеринке, но мы вышвырнули его и спустились в гостиную.— Присаживайся, — сказала моя мать.Я схватил ее за плечи (прямо как с Сюз), толкнул ее в кресло, — хотя с виду она гораздо сильнее — и сказал:— Нет, Ма, ты присаживайся, и послушай меня.И она получила свое. Я сказал, что она — самая эгоистичная женщина, которую я когда-либо встречал, что она превратила Папашину жизнь в пытку, и что я не могу говорить за такую кучу хлама, как Верн, но что касается лично меня, то это она воспитала меня так, что я ненавидел и стыдился ее.— Это все? — сказала она, глядя на меня так, будто тоже испытывала ненависть.— Практически все, — сказал я.— Теперь ты хочешь идти? — сказала она мне.Я немного опешил. Ничего не ответил, а просто стоял и ждал.— Что ж, — сказала моя Мама. — Если ты сможешь стерпеть это, то можешь остаться и послушать. Твой отец был для меня бесполезен с того самого дня, как я вышла за него.— Он произвел меня, — сказал я, глядя на нее очень, очень зло.— Да, еле управился, — сказала она. — Это все, что он смог.В этот момент я хотел зацепить свою мать, как она поступала со мной тысячу раз, когда я не мог дать сдачи, и я хотел ударить ее очень сильно и закончить с этим, и я сделал шаг по направлению к ней. Она почувствовала приближающуюся угрозу и не сдвинулась ни на инч. И я очень рад заявить, что когда я это понял — хотя, естественно, все произошло в один миг — я не ударил ее, а сказал:— Неважно, что сделал или чего не сделал Папаша, — ты вышла за него замуж.— Да, я вышла за него, — сказала она очень едко и с огромной долей сарказма.— И как бы ты не относилась к Папаше, — продолжал я, — если ты задумала сделать меня, ты должна любить меня. Матери обязаны любить своих сыновей.— А сыновья своих матерей, — сказала моя мать.— Если у них есть такая возможность. Нет таких, которые не хотят, не так ли? Но они же должны получать что-то взамен, для ободрения.На это старая Мамаша только зевнула, выдав мне кривую улыбку, и выглядела очень мудро, должен вам сказать, хоть и очень ядовито.— Теперь ты послушай меня, — сказала она, — и мне на… ать на то, что ты думаешь. Во-первых, произвела тебя я, вот отсюда, (и она похлопала себя по животу) и если ты думаешь, что это легко, попробуй как-нибудь. Без меня и без того, через что я прошла, ты бы здесь не хамил мне сейчас. А во-вторых, хоть твой отец мне совсем не нужен, я привыкла к нему, не вышвырнула его, что могла сделать сотню раз, если бы захотела, и очень облегчила бы себе жизнь этим. А в-третьих, что касается тебя…Я прервал ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71