Потом я повернулся к пассажирам и громко заявил, что мой Папаша умирает, а шкиперу на это наплевать — вообще-то, я вел себя немного истерично.Теперь я прекрасно знаю мамаш и папаш, и если есть вещь, которую эти люди ненавидят больше всего, то это любая суета. Какие-то любопытные, докучливые пассажиры, слава Богу, глянули на Папашу и сказали, что я прав — они хотели избавиться от него, понял я вскоре, потому что никто не любит больных, особенно по выходным. Так что шкипер приостановил судно и причалил к насыпи, и наорал на какого-то старикашку, чинившего лодки (так было написано на знаке) прямо рядом с железным мостом, и старикашка подплыл в маленькой лодке, и мы спустили в нее Папашу и отплыли, а увеселительное судно отправилось дальше.К тому времени, как мы погрузились на слип, Папаша, к счастью, пришел в себя; я был этому очень рад, так как чувствовал себя немного виноватым за то, что упаковал его в эту лодчонку — да, в общем, и за свое истеричное выступление. Старикан помог ему дойти до лодочного домика, в тень, наорал на свою жену, чтобы та принесла чашку чая, и позвонил в местное отделение скорой помощи, чей представитель появился довольно быстро, но был не очень доволен тем, что его оторвали от своих мензурок и подкожных инъекций. Да и Папаша тоже не был рад его приезду, потому что он сказал, что вся эта суета из-за пустяка, и нам нужно было оставаться на корабле и какого черта. Так что никто из них не был готов к сотрудничеству. И этот Кукхэмовский доктор сказал, что не видит ничего особенно угрожающего в здоровье Папаши (я уже слышал это раньше! ), и все, что ему нужно — это отдохнуть, а потом залезть в автобус, и прямиком домой, в кровать.Так что старикашка-судостроитель поместил Папашу в шезлонг с навесом, украшенный кисточками, а его жена принесла еще несколько чашек с живительной влагой, а я сказал, что автобус — это слишком медленно, и, пусть это будет стоить бешеных денег, но я отвезу Папашу в Лондон на такси. Старикан сказал, что он мог бы позвонить в местный автопрокат, но я сказал, нет, дайте мне адрес, и я сгоняю и улажу все лично, за это Папаша вздремнет немного и это восстановит его силы, а я получу шанс поглазеть пару секунд на эту миленькую деревушку. Так что я свалил.Этот Кукхэм — самая настоящая деревня, как те, что вы видите на коробках с печеньем: маленькая квадратная церковь, уютные коттеджи, дороги, сделанные из грязи, и сельскохозяйственные чуваки, устало волочащие по ним свои ноги, занимаясь чем-то, чем они и должны заниматься. Я спросил у одного-двух про адрес, который мне дали, они вели себя очень расслабленно и дружелюбно, и говорили вовсе не так, как крестьяне говорят в телепередачах, и после того, как я последовал их советам и миновал несколько поворотов… бац! я увидел дом Сюз! Да. То есть это был то же дом, что я себе и представлял, почти тот же… в любом случае, больше я ни у кого дорогу не спрашивал, а просто вошел через палисадник, и на газоне рядом с рекой я увидел слушающую радио сидя на траве Сюз. И больше никого.— Здорово, Crepe Suzette, — сказал я.Она поглядела вверх, но не поднялась, смотрела на меня минуту, а потом сказала «Хай».Я подошел чуть ближе.— Ты в порядке? — спросил я.— Да, — сказала Сюзетт.— А Хенли?— О, да.— Могу я сказать ему «здорово»?Сюз поднялась на колени, а ее руки упали между ними.— Он там, наверху, — сказала она.— В Лондоне?— Ага.Я тоже опустился на колени.— Значит, я разминулся с ним.— Да, — сказала Сюзетт.И тут — ну, как будто нас столкнули друг с другом две огромные руки. Мы превратились в комок, я прижимался к Сюз, она прижималась ко мне, и она начала рыдать — ну, вы знаете, такие рыдания, на самом деле больше похожие на рычание, ужас, одним словом.Это продолжалось некоторое время, а потом я подумал черт! Здесь же везде окна, хоть это и деревня, поэтому я продолжал говорить «Сюз, Сюз», хлопал ее по спине, целовал ее лицо, когда удавалось и повторял «Сюз, успокойся, детка, расслабься, девочка, пожалуйста, перестань».Это тоже продолжалось какое-то время, она взяла себя в руки, с лицом, красным, как помидор, села на траву и посмотрела на меня так, будто я неожиданно собирался исчезнуть (чего я точно не собирался делать), и я сказал ей, потому что не мог больше сдерживаться — вы должны понимать, через что я сам прошел, и что я люблю эту девочку Сюзи всем своим сердцем — я сказал:— Так значит, ничего не вышло.Она просто сказала «Да», а потом повторяла «Да, да, да».Поймите, что все это время я думал еще и о Папашином здоровье и очень хотел доставить его домой в сохранности, хотя я Бог знает как хотел остаться здесь, поэтому я немного оживился и деловым тоном, хоть это и могло показаться ей верхом бесчувственности, сказал:— Что ж, дорогуша, почему бы тебе не сбежать?— Я не могу, милый мой.— Он не сможет остановить тебя, Сюз!— Не в этом деле, я просто не могу!Никто никогда ничего не объясняет! Ничего не объясняет!— Сюзи, почему? — закричал я.Здесь началась новая порция этих отвратительных рыданий, которые, честно говоря, были просто ужасающими.— Прекрати это, Сюзетт! — кричал я, хлопая девчонку по спине, довольно сильно. Потому что, на самом деле я не мог этого выносить.— Потому что все испорчено! — проревела она, все это вперемешку с волосами и кусками одежды, и я еле понял, о чем она. — Я испортила то, чем мы были — этого больше нет!— Чушь! — воскликнул я с негодованием. Она обхватила меня так, словно мы занимались вольной борьбой. — Это бардак, — повторяла она. — Это просто бардак.Я понял, что настало время для решительных действий. Я отстранил ее от себя немного, чтобы я мог ее видеть (до этого я видел в основном спину), и я сказал, что у меня там, в машине, Папаша, и мы вдвоем отвезем ее в Лондон — но хоть я и повторил это полдюжины раз, это никак не отпечатлелось на Сюз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71