— Куда уезжать? Когда?
— Надя, нашо так багато вопросов? Я ж тебе сказав — усё добре.
Когда он повесил трубку, до меня дошло, что я забыла спросить, кто родился, мальчик или девочка, и не знает ли он, кто отец. Я могла бы перезвонить, но уже понимала, что должна туда поехать и увидеть все сама — подышать тем же воздухом, чтобы удовлетворить свое… Что? Любопытство? Нет, то был голод, навязчивая идея. Я выехала в следующую субботу, сгорая от нетерпения.
«Лада» стояла на обочине. Дерьмовая Машина и «роллс-ройс» — во дворе, и Дубов возился там с какими-то металлическими брусками.
— О, Надя Николаевна! — Он по-медвежьи сгреб меня в охапку. — Прийшли посмотреть на дитинку? Валя! Валя! Глянь, хто прийшов!
В дверях появилась Валентина — еще в халате и пушистых тапочках на высоких каблуках. Не могу сказать, что она была рада меня видеть, но все же поманила в дом.
В гостиной стояла выкрашенная в белый цвет деревянная кроватка, и в ней крепко спал крохотный младенец. Глазки были закрыты, так что я не могла понять, какого они цвета. Ручки вытянуты над одеяльцем, а ладошки сжаты в кулачки возле щечек — большие пальцы были вывернуты, и ноготки блестели, словно мелкие розовые ракушки. Открытый пухлый ротик сопел и вздыхал, негромко почмокивая во сне, а покрытая пушком кожа на родничке поднималась и опадала в такт дыханию.
— Валентина, какая прелесть! Это… мальчик или девочка?
— Дивчинка.
Я только теперь заметила, что одеяльце вышито маленькими розочками, а рукава курточки — цвета розовой пудры.
— Красавица!
— Авжеж. — Валентина сияла от гордости, словно красота младенца была ее личным достижением.
— Вы уже назвали ее?
— Назвали Маргариткою. Ето имя моей подруги Маргаритки Задчук.
— Замечательно. — (Бедная девочка!)
Она показала на груду кружевных розовых одежек, с большим мастерством связанных из мягкой искусственной пряжи, которые лежали на стуле рядом с кроваткой.
— Це она связала.
— Отлично!
— И ето имя самого известного английського президента.
— Прости, не поняла?
— Миссис Тедчер.
— А.
Кроха зашевелилась, открыла глазки и посмотрела, как мы заглядываем в ее кроватку. Личико сморщилось, застыв где-то между плачем и улыбкой.
— Гугу, — сказала девочка, и струйка белесой жидкости вытекла из уголка ее ротика. — Гугу. — На щечках появились ямочки.
— Ах!
Красавица. Она будет жить своей жизнью. А в том, что этому предшествовало, она не виновата.
Наверное, отец услышал, что я пришла, и, сияя, вошел в комнату:
— Добре, шо приихала, Надя. Мы крепко обнялись.
— Хорошо выглядишь, папа. — Это была правда. Он немного поправился и надел чистую рубашку. — Майк передавал привет. Извинялся, что не смог приехать.
Валентина не обращала на отца никакого внимания, а потом развернулась на своих высоких каблуках и вышла без единого слова. Я прикрыла дверь и шепотом спросила папу:
— Ну что ты думаешь насчет ребенка?
— Дивчинка, — прошептал он в ответ.
— Знаю. Правда милашка? Ты узнал, кто отец? Папа подмигнул мне и с озорным видом ответил:
— Не я. Ха-ха-ха.
Из комнаты на верхнем этаже доносился ритмичный глухой стук и рокот «тяжелого металла». Музыкальные вкусы Станислава явно эволюционировали со времени увлечения «Бойзоун». Отец поймал мой взгляд и, скривившись, заткнул уши:
— Дегенеративна музыка.
— Помнишь, папа, как ты не давал мне слушать в юности джаз? Ты его тоже называл дегенеративным.
Я вдруг вспомнила, как он ворвался в подвал и отключил электричество во всем доме. Как хихикали потом мои юные модные друзья!
— Ага, — кивнул он. — Так он, наверно, и був дегенеративным.
Никакого джаза. Никакой косметики. Никаких дружков. Не мудрено, что я вскоре начала бунтовать.
— Ты был ужасным отцом, папа. Тираном. Он прокашлялся:
— Иногда тирания лучче за анархию.
— А другого выбора нет? Почему не переговоры и демократия? — Разговор внезапно стал приобретать слишком серьезный оборот. — Попросить Станислава, чтобы сделал потише?
— Не-не-не. Ничого страшного. Завтра они уидуть.
— Правда? Завтра уедут? И куда же?
— Обратно в Украину. Дубов делае багажник на крышу.
Во дворе внезапно раздался рев двигателя. Это ожил «роллс-ройс». Мы подбежали к окну. Машина сотрясалась от вибрации, а крыша действительно была оснащена крепким самодельным багажником во всю ее длину. Дубов поднял капот и делал что-то с двигателем, отчего он работал то быстрее, то медленнее.
— Тонкий тюнинх, — пояснил отец.
— Но разве «роллс-ройс» доедет до Украины?
— Конешно. Чом бы й не?
Дубов поднял голову, увидел нас в окне и помахал рукой. Мы помахали ему в ответ.
В тот вечер мы вшестером — отец, Дубов, Валентина, Станислав, Маргаритка и я — уселись ужинать в столовой, совмещенной со спальней.
Валентина быстро сварганила пять порций полуфабрикатов из говядины в луковом соусе, которые подала вместе с разогретым мороженым горохом и картошкой, запеченной в духовке. Она сняла халат и переоделась в спортивное трико со штрипками внизу, плотно обтягивавшее ее зад (так и не терпится рассказать Вере!), и облегающую тенниску пастельно-голубого цвета. На ногах оставались все те же пушистые тапочки на каблуках. Валентина была в прекрасном настроении и всем улыбалась, за исключением отца, — в его тарелку она швырнула говядину с большей силой, чем требовалось.
Отец сидел в углу: суетливо разрезая каждый ломтик на мелкие кусочки, он внимательно их изучал и только после этого отправлял в рот. Кожура гороха раздражала ему горло, и он кашлял. Станислав сидел рядом и молча ел, низко склонившись над тарелкой. Я сочувствовала ему после унижения в суде и пыталась завязать разговор, но он отвечал односложно и моего взгляда избегал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84