Отец согласился на цветную капусту и морковку. Он перестал есть мороженый горох и бобы — от них кашель.
— Валентина тебе готовит? — спросила я.
— Иногда готовить, — уклончиво ответил он.
Я схватила половую тряпку и принялась отмывать грязь. Вся квартира была покрыта толстым слоем пыли и липкими коричневыми пятнами от пролитого чая. Везде книги: история, биографии, космология — некоторые он покупал сам, другие брал в библиотеке. На столе в прихожей я увидела несколько листов бумаги, исписанных его мелким, неразборчивым, заостренным почерком, с множеством добавлений и зачеркиваний. Я с трудом читаю по-украински, если написано от руки, но, судя по расположению строк, это были стихи. Отец опубликовал свое первое стихотворение в четырнадцать лет. То были хвалебные вирши в честь новой гидроэлектростанции, построенной на реке Днепр в 1927 году. Учась на инженера в Киеве, отец входил в тайный кружок украинских поэтов, который был впоследствии запрещен, поскольку в Советском Союзе языком межнационального общения объявили русский. Я обрадовалась, что отец по-прежнему пишет стихи. Даже немного загордилась им. Потом сложила бумаги в аккуратную стопку и протерла стол.
В соседней комнате Майк развалился в кресле с рюмкой сливянки. Полуприкрыв веки, он геройски сохранял внимательное выражение лица, пока отец монотонно бубнил:
— В етой прекрасной стране произошла страшна трагедия. Ее постигли две напасти — фашизм и коммунизм.
На стене над камином висела карта Европы. Границы России и Германии отец выделил жирными линиями с таким нажимом, что бумага кое-где прорвалась. Грубые изображения свастики, императорского орла, серпа и молота были покрыты гневными каракулями. Голос отца повысился и задрожал, и он заговорил с еще большим жаром:
— Як вы думаете, если я смогу спасти хотя б одного человека — одного-единственного чоловека — одетого кошмара, ето будет нравственный поступок?
Майк дипломатично промямлил что-то себе поднос.
— Понимаешь, Михаил, — отец заговорил доверительным тоном, как мужчина с мужчиной. — В ребенка може буть токо одна мать, но мущина може влюбляться много раз в жизни. Ето совершенно нормально. Ты согласен?
Я напрягла слух, пытаясь расслышать ответ Майка, но смогла уловить лишь невнятное бормотание.
— Я можу понять состояние Веры й Нади. Они потеряли мать. Но они согласяться зи мной, когда увидят, яка Валентина прекрасна женшина. — (Ой ли?) — Конешно, когда я познакомився зи своей первой женой Людмилой, она тоже була красива. Ты ж знаешь, я ее тоже спас. На нее напали яки-то хлопци, котори хотели отобрать в нее коньки, и я за нее вступився. 3 того раза мы тесно подружилися. Да, мущина — прирожденный защитник женщины. — (Я тебя умоляю!) — Валентина — ще одна красива женщина, котора взывае ко мне о помощи. Як же я можу пройти мимо?
Он начал перечислять все те ужасы, от которых ее спасал. Вся украинская община твердила о том, что в тамошних магазинах нет еды. Люди едят только то, что выращивают у себя на огороде, — почти как в старину. Гривна катастрофически упала и продолжает падать каждый день. В Харькове зарегистрирована вспышка холеры. На Донбассе свирепствует дифтерия. В Житомире на женщину напали средь бела дня и отрубили ей пальцы с золотыми кольцами. В лесах вокруг Чернобыля срубили деревья и сделали из них в Чернигове радиоактивную мебель, которую распродали по всей стране, так что люди теперь облучаются в своих же собственных квартирах. В Донецке при взрыве в шахте погибли четырнадцать горняков. На железнодорожном вокзале в Одессе арестовали мужчину, у которого в чемодане обнаружили целый комок урана. Во Львове одна молодая женщина, провозгласившая себя вторым Христом, убедила всех в том, что через полгода наступит конец света. Повсюду царят хаос и беззаконие. Но гораздо страшнее — крушение духовных и нравственных принципов. Некоторые люди вернулись в старую церковь, но большинство вступает в новые вздорные секты, проникающие в страну с Запада, или обращаются к гадалкам, пятидесятникам, провидцам и самобичевателям, просто заколачивающим деньгу. Никто не знает, во что верить и кому доверять.
— Если я зможу спасти хоть одного чоловека…
— Ну вот, приплыли! — Я швырнула в отца мокрой половой тряпкой, и та упала ему на колени. — Папа, по-моему, ты запутался в идеологии. Валентина и ее муж были членами партии. Преуспевающими, наделенными властью людьми. При коммунизме дела у них шли прекрасно. И бегут они не от коммунизма, а от капитализма. А ты ведь у нас за капитализм, не так ли?
— Гм-м, — он подобрал тряпку и по рассеянности протер ею лоб. — Гм-м.
Я поняла, что идеология и Валентина — совершенно разные вещи.
— Так когда же мы сможем с ней познакомиться?
— Она должна прийти сюда после смены, часов у пьять, — сказал отец. — Мне треба ей кой-шо передать. — И он взял с серванта толстый коричневый конверт, плотно набитый бумагами.
— Так, может, я пока выскочу в магазин? А потом, когда она вернется, вместе попьем чаю. — Бодрый, проникновенный тон. Чисто английский. Он помог мне отрешиться от всей этой муки и безумия.
На обратном пути из магазина я притормозила возле той частной больницы, где работала Валентина. В эту самую больницу незадолго до смерти положили маму, так что место было хорошо мне знакомо. Я припарковалась у обочины, а потом, минуя парадную дверь, обошла здание и заглянула в кухонное окно. Полная женщина средних лет помешивала что-то на плите. Не она ли? Рядом с кухней — столовая, где несколько пожилых пациентов собирались пить чай. Пара скучающих подростков в детских комбинезонах возила их туда-сюда в каталках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84