Я тогда тоже ходил смотреть, и, само собою, нелегко ему пришлось, он ведь ее любил, взаправду любил, хоть напоследок-то она небось оттолкнула его своим злодейством. Кидал он лопатою землю и на тело ее красивое глядел, как оно мало-помалу скрывалось, а когда до лица дошел, медлил, сколько мог. Она за все время слова не молвила — они, думается мне, загодя простились, — лежала и смотрела на него любовным взором. Под конец пришлось ему, понятно, и лицо забрасывать, так он отворотился. Да, нелегко ему было. Да ведь никуда не денешься, коли такой приговор.Говорили, будто он потом ночью туда ходил, откопать ее пробовал, может, думал, жива еще, да болтовня, должен бы вроде понимать, что не могло этого быть.Он, к слову сказать, вскорости прочь подался из наших мест, и никто не знает, что с ним потом сталось.— Ну и ну. Да, жалко их.— Однако ж, они и сами бы должны сообразить, что ничего хорошего выйти не могло, что ихняя скверна и на ребеночка перейдет.— А то как же, и неудивительно, что метина у него была как виселица!— Да, такое, видно, накрепко пристает.— И то.— Что хочешь делай, все одно не отпустит. Это уж так.— Стало быть, пришлось-таки ему стать ее палачом.— Пришлось.— Выходит, суждено ему было.За дверью послышались выкрики, шум, в трактир с грохотом ввалился человек, заорал кому-то, шедшему за ним в темноте, грозя ему рукой, у которой была отрублена кисть:— Брешешь, мужицкая харя! Сам же очки считал, сошлось, ну?— Свинец в них был, в твоих костяшках, шельма ты!— Черт в них был! Был свинец? Скажи ему, Юке.— Не, не, ни в коем разе, — отвечал парнишка, следовавший по пятам за безруким.— А этот бесенок, он тоже мошенству обучен, вот и шильничает за тебя, самому тебе и карты-то нечем держать, дьявол калечный! Крапленые были твои карты, ясное дело, так бы вам никогда меня не обчистить!— Да заткнись ты, мужичонка! — Он уселся, искоса поглядел по сторонам. При виде палача лицо его передернулось. Оно было тощее, с ввалившимися щеками, а глаза горели. Парнишка подобрался к нему вплотную на скамейке.— Никак Лассе Висельник к нам пожаловал!— Что, Лассе, и ты забоялся подле мастера заплечного сесть?— А-а, пустое мелешь!Он пошел вразвалку, сел дальше всех к концу стола. Парнишка шмыгнул за ним.— Вот там тебе и место, сквернавец! — крикнул крестьянин. — Погоди, приберет он тебя к рукам со всеми потрохами!— Да, брат Лассе, теперь виселица на очереди. Нечего им больше у тебя отрубать.— Дрянь ты городишь, башка-то пустая. Меня никакая виселица не возьмет, понял?!— Где уж…— Неужто не возьмет?..Дернув плечами, он придвинулся к столу.— Пива! — бросил служанке, и она поспешно налила. Парнишка поднес ему кружку ко рту, и он отхлебнул изрядный глоток. Потом перевел дыхание, парнишка подождал и снова поднес. — Шильничаю, говоришь!.. — Он медленно повернулся в сторону крестьянина, сидевшего где-то у самой двери.— И говорю, а то нет!— Больно мне нужно шильничать, чтоб выудить у тебя твои жалкие мужицкие гроши! Да они сами ко мне в карман утекают, им от вони невтерпеж в твоих несуразных портах!— Заткни свою поганую глотку!Все расхохотались над крестьянином, не нашедшим ругательства похлестче.— На кой они ему, крапленые карты да свинец в костяшках! Лассе Висельник захочет — и без них обойдется.— Он похитрей уловки знает, куда тебе с ним тягаться, мужичок!— Да те же, поди-ка, ходы, что у всех жуликов. И не пойму я, Лассе, ведь уж как тебя утеснили, а тебе и горя мало.— А-а… Небось! Лассе не пропадет!— Похоже, что так…— Помню, они мне пальцы отсекли — я тогда вот с этого был, — сказал он, кивая на парнишку, — да гвоздями их к плахе и прибили. Хе! Я потом ходил поглядеть — умора! Они мне: ага, вон где теперь пальцы-то твои воровские. А я только ржал, мне, говорю, это тьфу, мне хоть бы хны! Лассе, говорю, не пропадет! Так и вышло!Он несколько раз моргнул, лицо задергалось. Ткнул Юке культей, требуя еще пива. И тот с готовностью поднес ему кружку. У парнишки была смышленая мордочка, а глаза так и шныряли из стороны в сторону. Ничего из происходившего вокруг не ускользало от него.— Однако они и до рук добрались, а это, надо быть, дело иное!— А-а, да мне это тьфу. Не-е…Он утер себе рот рукавом.Старикашка-сапожник на другом конце стола наклонился вперед.— У него корень мандрагоры есть, слыхали? — прошептал он, присвистывая от возбуждения.— Не, меня не застращаешь, — громко отчеканил Лассе. — Мне все нипочем, понял? Да и малец вон есть. У него котелок варит.— Оно и видать!Парнишка, довольный похвалой, замигал глазами.— Уж не сын ли тебе, а, Лассе?— Почем я знаю! А похоже на то, ей-ей, он вроде как весь в меня.— Вон чего, ты и сам не знаешь.— Не. Он Ханны Гулящей сын, да вот удрал от нее, лупила, говорит, а жрать не давала, он ко мне и прилепился, у меня кой-чему подучится, что в жизни потом пригодится. А уж смекалистый — поискать. Как, Юке, отец я тебе иль нет?— А-а, мне все одно, — хихикнул Юке.— Дело говоришь. Плевать! Хорошо ему со мною — и ладно. Верно, Юке?— Ага! — осклабился парнишка.— Ну, одним-то этим сопляком тебе бы ни за что не обойтись. Никогда не поверю.— Да неужто?..— Правда что!— Нет, ты, брат, силы иные на выручку призываешь, ясное дело.— Это какие же, ну-ка?— Мне-то откуда знать!— Ага, не знаешь! Чего ж тогда языком попусту мелешь?Все на мгновение примолкли. Вертели свои кружки, двигали ими.— Стало быть, неправда, что этот корень-то у тебя есть?— А-а, пустое…— И то. Нешто тебе, какой ты есть, корень выдернуть?!Горящие глаза ярко сверкнули в полутьме, а тощее лицо еще больше сжалось.— Эка невидаль, Лассе и не с таким управится, случись нужда!— И впрямь.— Не скажи, вырвать этакий корень из-под виселицы — дело не простое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15