Вернись ко мне, и ты никогда об этом не пожалеешь! Всегда твоя куколка».
Открытку я бросила в почтовый ящик около двух часов ночи. Следующая выемка писем – в 7 часов.
В два двадцать мне стало ясно, что я – самая большая идиотка на свете.
Что я наделала?!
Что?!
Когда в полночь воздух теплее 22 градусов, женщины склонны вытворять такое, на что никогда не пошли бы при пятнадцати градусах. Жара всех отупляет. И неудивительно, что в южных странах Европы меньше людей с высшим образованием, чем в холодных, с обильными осадками, регионах континента. Я живу в Гамбурге, я не привыкла к такой жаре. Я вовсе не хотела возвращать Хонку! Совсем нет! А вдруг он из-за своей патологической любви к правде покажет мою открытку своей грязной аптекарше! Вполне в его духе! Что делать?
Я закуталась в мой балахон с капюшоном, который вообще-то надеваю только зимой, в темноте, когда бегаю, и прокралась обратно к почтовому ящику.
Десять минут я пыталась вытащить проклятую открытку. Чуть запястье не сломала. Временами боялась, что не вытащу руку из этой щели до утра. В два сорок меня охватило глухое отчаянье. Я была готова на все. Побежала домой и три минуты спустя вернулась с самодельным набором поджигателя: газетой «Бильд» и денатурированным спиртом. Обильно полила бумагу, бросила в почтовый ящик и кинула туда горящую спичку.
Ничего не произошло.
Сорок одна минута.
Сорок две.
Сорок три.
Обеспокоенная, я заглянула в щель – и как раз в этот момент изверглось облако дыма. За ним последовала струя пламени.
Я подумала о «Последних днях Помпеи» и о том, как было бы жаль потерять жизнь из-за взрывающегося почтового ящика. Я почувствовала запах сожженных бровей, ощутила копоть у себя на губах, панически забегала вокруг полыхающего ящика и тут же поклялась никому, даже моей любимой подруге Ибо, не рассказывать о своем сумасбродстве. Ведь что получается. Смелые люди в знак протеста забрасывали небоскреб Шпрингера «коктейлем Молотова». А я? Мне придется рассказывать своим детям, что я отважно сражалась с почтовым ящиком, потому что бросила туда безмозглую открытку? Нет уж, спасибо.
«Сердце женщины – бездонный океан, полный тайн». Это сказала Глория Стюарт в роли старухи-Розы из «Титаника».
А тайну почтового ящика я похороню очень глубоко, так сказать, в Марианской впадине моего океана-сердца.
Почтовый ящик все никак не прекращал вонять. Я с отвращением повернулась и – увидела мою судьбу.
5:45
«Ну, ты, толстая Марпл», – говорю я, и, как всегда по утрам, при взгляде на нее мое настроение резко улучшается.
Она, заспанная, выходит ко мне в переднюю, я сую ее себе под мышку и несу в ванную комнату. Она стонет при этом как третьеразрядная шлюха, которая симулирует оргазм.
Филипп строго-настрого запретил мне пускать Марпл в ванную. Негигиенично! В кровать ей, конечно, тоже нельзя. Косо смотрит он и на то, как она гуляет по кухне. Но сегодня мне доставляет удовольствие нарушать все его запреты. Прежде чем окончательно уйти, я еще брошу пару килограммов ватных тампонов в унитаз, не уберу сливочное масло в холодильник, еще – две, три царапины от каблука на свеженадраенном паркете и крошки от моего любимого печенья за подушками дивана.
Это прекрасно – знать, что оставил свой след в жизни другого человека.
Я осторожно сажаю Марпл на большой умывальный столик и смотрю на нас в зеркало.
Куколка и Марпл.
Марпл – это шарпей, собака в складку. Собственно, ее зовут Мисс Марпл. В честь мисс Марпл. Потому что она так же выглядит и вообще такая же в точности. Много-много складок, сварливый характер и склонность появляться там, где ее меньше всего ждешь.
Моя Марпл абрикосового окраса, ее толстая шкура с короткой шерсткой как будто велика ей на три размера. Много тяжелых складок на лбу, которые нависают над самыми глазами, придают ей выражение задумчивости и меланхолии.
Или, как выражается Филипп: «Она выглядит так, будто ее гнетут мировые проблемы». Марпл вошла в мою жизнь три года назад, когда я взяла ее у своей знакомой, которая купила щенка за большие деньги, а через две недели у нее началась аллергия на собачью шерсть. Может быть, у нее была аллергия и на внешний вид Марпл. Она действительно очень, очень безобразна.
Филипп всегда отказывался гулять с ней при дневном свете. В своем офисе он, само собой, никогда с ней не появлялся. Он говорил, что уронит свой авторитет, если приведет в бюро сморщенный, слюнявый абрикос на поводке.
Когда мы ночевали у него первый раз, Филипп приготовил для Марпл большую, страшно некрасивую собачью корзину. Сначала это глубоко меня тронуло: я подумала, что мой новый божественный друг хочет, чтобы моя маленькая Марпл чувствовала себя на уикендах этаким милым пудельком. Но он поставил корзину в самый неуютный темный угол своей 180-метровой квартиры: в крошечной каморке где-то между гладильной доской, бельевой стойкой и винными полками.
Я не хотела сложностей, промолчала и задвинула Марпл в ее угол. Это была ошибка.
Меня до сих пор мучают угрызения совести и кошмары.
Но в ту ночь мне было не до угрызений совести – я была слишком занята тем, чтобы произвести впечатление на Филиппа фон Бюлова и показать, какая я экстраклассная любовница. Я как раз впилась ногтями ему в позвоночник – именно так, как я вычитала в книге советов «Горячие точки для горячих ночек», когда оглушительный грохот сломал весь мой сценарий.
Скорее всего, Марпл плохо спала – это часто бывает в чужом и малоприветливом месте – и во сне толкнула гладильную доску. Она упала на бельевую стойку, а та – на полки с вином. Марпл лежала, не шевелясь, в огромной луже красного вина, которую я, без своих контактных линз, приняла за лужу крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55