При этом, хотя я из всякой мухи делаю слона, я никогда не принимала в расчет по-настоящему плохого исхода. Странно, но я никогда не опасалась того, что могу быть обманута. Хотя – обстоятельство, о котором мне следовало бы задуматься, – обманывали меня много раз.
Себастьян вступил в связь с пучеглазой блондинкой, пока я лежала в больнице, где мне удаляли три зуба мудрости. Он не придумал ничего лучше, чем исповедоваться мне на следующий день после операции. Я рыдала три ночи и опухла от слез, как будто распухших щек было недостаточно. Я выглядела, как бычья лягушка перед тем, как лопнуть.
Я простила Себастьяна. К сожалению, в этом не было необходимости, потому что он уже сделал выбор в пользу пучеглазой. Правда, этот выбор я по сей дня не могу ни одобрить, ни просто понять.
Так же ушла и моя большая, большая любовь. Бен Коппенрат – наследник династии книготорговцев из Кёльна, где я семестра три изучала германистику, – изменил мне с моей тогдашней соседкой по комнате. Непостижимо, но она была куда толще и ничуть не красивее меня.
До сих пор не знаю, что легче выдержать: когда твой любимый, изменяя тебе, проявляет хороший вкус или плохой.
У меня лично меньше проблем, когда после его измены я могу немного похвастать. Мало чести той из нас, которая любит мужчину, чью новую возлюбленную стыдно показать друзьям. Но, с другой стороны, плохо и то, когда все, кто тебя утешал, остолбенело изумляются, почему этот тип вдруг вернулся к тебе, после того как уходил к такой потрясающей бабе.
В оправдание Бена я могла бы сказать только одно: в момент преступления он был в стельку пьян. И с умным видом еще раз процитировать моего старого приятеля Гёте: «И с этим пойлом в брюхе увидишь Елену в любой старухе».
После двух графинов Сангрии из моей соседки Уты получилась Елена Прекрасная, а из нашей квартирки – место преступления.
Интересно, что мужчины охотно оправдывают свою неверность биологической необходимостью. Напротив, верность они считают сверхъестественным подвигом самообуздания, за который им полагается признание и похвала. Так же, как за почищенную ванну.
«Ходить налево – все равно что заниматься онанизмом», – говаривал даже Говард Карпендэйл, мнение которого по другим вопросам я очень высоко ценю.
Чтобы у вас не сложилось неверное впечатление: на его концерт в Берлинском Конгресс-центре я попала совершенно не по своей воле. Филипп оказал Говарду кое-какие юридические услуги и получил два входных билета. Я посчитала невежливым не воспользоваться ими.
Первые две песни оставили меня абсолютно безучастной. Поглядывая на Филиппа фон Бюлова, я видела, как он демонстративно смотрит на часы, чтобы показать, что дистанцирует себя от происходящего на сцене. Через полчаса я услышала, как хлопаю в ладоши и необычайно громким голосом кричу: «Хови! Хови!» Через час я вынуждена была попросить у сидевшей рядом дамы бумажный платок. Во время любовной песни что-то попало мне в глаз.
В перерыве я купила брелок для ключей с Карпендэйлом, и кофейник с Карпендэйлом, и какую-то светящуюся штучку в форме сердечка, которой я размахивала во втором отделении на каждой медленной песне.
Во время финального поппури я больше вообще не могла усидеть на месте.
«Твои следы на песке – дверь в дверь с Алисой – Ночью, когда все спят – Hello again – Кому после меня ты расскажешь о твоих снах».
Почему-то большинство текстов я знала наизусть. Я проталкивалась к сцене, чтобы, по возможности, быть ближе к творцу. Хотя это было необязательно, потому что Филиппа, само собой разумеется, пригласили на вечеринку после шоу. Естественно, в присутствии исполнителя. Но я такая. Когда меня охватывает восторг, я не прячу свои чувства. Кроме того, я чувствовала, что огромная толпа вокруг меня поддерживает и так же увлечена, как я. Когда все восхищены, я тоже. Когда все грустят, я тоже. Послали бы меня на похороны совершенно незнакомого человека, я бы горько плакала, если бы у всех вокруг текли слезы. По сути – тот же феномен, что на пароме в Англию. Блюет один, блюют все.
Говард по сцене подошел ко мне довольно близко и – могу поклясться – долгие секунды смотрел только на меня.
Возможно, на семинарах для суперзвезд и для ведущих политиков их этому учат: «Как смотреть в толпу, чтобы каждый верил, что ты смотришь только на него?»
Две женщины – справа и слева от меня – истерически вопили: «Ховииии!» Глупые козы. Как будто они кому-то нужны! Я повернулась и посмотрела на воющую толпу. Все подпевали, обнимались, размахивали руками. Я представила себе, как стою на сцене в свете прожекторов, а они все взывают ко мне: «Куколка! Куколка!»
Да, я была бы хороша на сцене.
Тысячи людей раскачивались вправо, влево, вправо, влево. Как волнующееся море. Я тотчас обнаружила Филиппа. Единственный во всем зале, кто не двигался и стоял, скрестив на груди руки, – как учитель, дежурящий на перемене и присматривающий за учениками.
Я уверена, что господин Карпендэйл со своей теорией онанизма выразил сокровенные мысли множества мужчин. Странно, но женщины не столь беспечно относятся к этому способу самоудовлетворения живых объектов. Для женщин это всегда имеет определенное значение.
Ну, не знаю. Я читала, что в среднем женщины чаще обманывают своих мужей, чем те – жен. Это меня несколько обидело, потому что, по-видимому, меня эта тенденция не затронула. Я храню верность не из принципа, а скорее, из застенчивости – правда, результат в конце концов тот же самый.
Ну, ладно, я обманывала Хонку. Некоторых других тоже, но то было сто лет назад. Тогда я была еще юной, без признаков целлюлита и, надо добавить, менее взыскательной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55