Эта прическа вам совсем не идет. Лина сердито отвечает:
— Ну это уж вас не касается.
— Вы правы. Извините меня. Продолжайте.
— Продолжать что?
— Ваш муж занимается девочкой днем по субботам…
— Ну не то чтобы занимается. Просто устраивает ее возле письменного стола, а сам работает. Если она слишком уж докучает ему плачем, он дает ей бутылочку с чаем, который я готовлю заранее. Вот и все. Он не пеленает ее, не укачивает, позволяет ей поплакать. Он утверждает, будто это полезно для младенцев.
Лина опускает голову, чтобы скрыть слезы. Помолчав, я говорю:
— Вам все это, наверное, очень тяжело. Она отрицательно качает головой:
— Это ведь ненадолго. В начале лета мы уедем.
— Нет!
У меня невольно вырвался этот крик. Лина удивленно спрашивает:
— Как это «нет»?
— Извините. Разумеется, вы уедете. Но мне больно думать о вашем отъезде.
— Почему же?
— Это длинная история. Вы похожи на одну маленькую девочку, с которой я расстался пятнадцать лет назад. Лина улыбается:
— А, понимаю. Я тоже в детстве была влюблена в мальчика, моего ровесника. Но однажды он исчез. Уехал в город с матерью. И больше их никто никогда не видел.
— Ни мальчика, ни его мать?
— Ни того, ни другую. Впрочем, мать его вела дурную жизнь. Я очень хорошо помню, когда они уехали, потому что как раз вечером того дня кто-то напал на моего отца — он шел домой, какой-то бродяга подстерег его возле кладбища, ударил ножом и вытащил бумажник. Отец кое-как добрался до дома, и мать долго ухаживала за ним. Она спасла ему жизнь.
— И с тех пор вы не видели Тобиаша? Лина смотрит мне прямо в глаза.
— Я не говорила вам, что его звали Тобиаш.
Мы неотрывно глядим друг на друга. Я начинаю говорить первым:
— Вот видишь, Лина, я сразу тебя узнал. В первый же день, когда ты села в автобус. Лина становится еще бледнее, чем обычно. Она еле слышно шепчет:
— Значит, это ты, Тобиаш? Почему же ты сменил имя?
— Потому что я сменил одну жизнь на другую. И потом, мое имя казалось мне таким дурацким.
На следующее утро Лина садится в автобус, но теперь уже сзади, рядом со мной. Мы едем почти одни, пассажиров совсем мало. Никто на нас не смотрит, никто нами не интересуется.
Лина говорит мне: ч
— Я рассказала о вас… о тебе моему мужу. Коломану. Он рад, что я не одинока на фабрике. Но я немного приврала. Умолчала о твоей матери. Сказала, что ты мне дальний родственник и что ты сирота военного времени. Он хотел бы познакомиться с тобой и просит, чтобы я пригласила тебя к нам.
Я отвечаю:
— Только не так сразу. Нужно еще подождать.
— Подождать чего?
— Подождать, пока мы с тобой сами ближе познакомимся.
В полдень мы обедаем вместе. Каждый день. По утрам вместе ездим на автобусе. По вечерам тоже.
Теперь мне приходится страдать только в выходные, когда мы не работаем. Я прошу у Лины разрешения сопровождать ее в субботу, когда она ходит по магазинам. Мы встречаемся на Центральной площади. Я иду с ней за покупками. Несу ее сумки. Потом мы заходим в кафе, где собираются беженцы, и пьем кофе. Затем Лина садится в автобус и возвращается в деревню, к своему мужу, к своему ребенку. Я за ней туда не езжу.
Не хочется больше смотреть, как она что ни вечер ложится с мужем в постель.
Остается заполнить чем-то воскресенье. Я говорю Лине, что буду ждать ее каждое воскресенье в три часа дня на узком деревянном мостике по дороге к лесу. Если она захочет погулять в той стороне с ребенком, я к ее услугам.
И вот я поджидаю ее там каждое воскресенье, и каждое воскресенье она приходит.
Мы прогуливаемся втроем с ее маленькой дочкой. Стоит зима, и иногда Лина привозит девочку на санках. Я затаскиваю их на взгорок, Лина с Виолеттой скатываются вниз, а я бегу за ними.
Так вот мы и видимся с Линой каждый божий день. Я уже не могу обходиться без нее.
Дни, проводимые на фабрике, становятся для меня днями радости, утренние пробуждения — счастьем, поездка на автобусе — кругосветным путешествием, а Центральная площадь — центром вселенной.
Лина не знает, что я пытался убить ее отца, она не знает также, что у нас общий отец. И, значит, я могу просить ее выйти за меня замуж. Здесь никому не известно, что мы с ней брат и сестра. Лине и самой это неизвестно, стало быть, к нашему браку нет никаких препятствий.
Детей у нас не будет, они нам не нужны. У Лины уже есть ребенок, а я терпеть не могу младенцев. Впрочем, Коломан прекраснейшим образом может увезти свою дочь с собой, когда поедет обратно. Там у ребенка будут и бабушка с дедушкой, и родина, и все, что нужно для счастья.
А мне требуется лишь одно — удержать Лину подле себя. В моем доме. Благо квартира теперь чистенькая.
Я вытаскиваю веши из комнатушки, где собирался оборудовать рабочий кабинет, и устраиваю там детскую на случай, если Лина и вправду решит обосноваться у меня.
Иногда в полдень, после обеда, мы с Линой играем в шахматы. Я всегда выигрываю. После пятой выигранной мною партии Лина говорит:
— Ну конечно, нужно же тебе взять верх хоть в чем-нибудь.
— Не понял?
Она сердито говорит:
— В школе мы были с тобой на равных. С тех пор мы прожили порядочный кусок жизни. Я стала преподавателем иностранных языков, а ты остался простым рабочим. Я возражаю:
— Зато я пишу. Веду дневник и сочиняю книгу.
— Бедный Шандор, ты даже не понимаешь, что это значит — сочинять книгу. На каком языке ты ее пишешь?
— На здешнем. Ты даже не способна прочесть то, что я пишу. Она говорит:
— На своем родном языке и то писать необычайно трудно. А уж на чужом!.. Я отвечаю:
— Я пытаюсь на нем писать, вот и все. А получится из этого что-нибудь или нет, мне все равно.
— Правда? И тебе безразлично, что ты так и останешься рабочим до конца своих дней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20