И я подумал что, если бы комнатой была Анна-Луиза, то это был бы целый дом — тот самый дом из стекла на полуострове Олимпик, где из окон виден Тихий океан, а потолок такой высоченный, что его не видно.
Да. Анна-Луиза. Мне хотелось домой — и не хотелось.
Никакого взрыва эмоций не последовало и тогда, когда мы остановились у поребрика возле зала отправления аэропорта Орли: Стефани не чаяла поскорей со мной покончить, чтобы на той же машине умчаться к бабке. Тут, посреди дизельных выхлопов, ревущих клаксонов и всеобщей взвинченности, я как личное оскорбление воспринял то, что мой рюкзак был буквально выброшен из багажника на асфальт хамоватым таксистом, заодно по-турецки облаявшим Клариску, которая заходилась на заднем сиденье почище сирены противоугонной сигнализации. Стефани нетерпеливо постукивала носком туфельки, дожидаясь, когда я наконец отвалю в здание аэровокзала.
Я схватил ее за плечи, снял с ее лица очки, вдруг ощутив острую потребность хоть в каком-то человеческом контакте.
— Ох, Тайлер! Думаю, сейчас уже не до игр.
— И я о том же.
Она клюнула меня в обе щеки, как фельдмаршал рядового.
— Ты такой… Ты из новой сферы.
— Ты хочешь сказать «из Новой Эры». У меня же мама — хиппи.
— Да-а… Ты мне нравишься, Тайлер. Ты хороший.
Хороший?
— Хороший?
Я закинул рюкзак за спину.
— Так я только поэтому тебе нравлюсь? Потому что я хороший?
— Есть другие причины, да.
— Например?
— Здесь не место говорить о таких вещах. Здесь аэропорт.
В тот момент мне нужно было услышать что-то личное — что-то, что я мог бы забрать с собой, помимо французского плаката, рекламирующего фильм с Джеймсом Дином, который лежал вчетверо сложенный у меня в рюкзаке.
— Назови еще хоть что-нибудь, что тебе во мне нравится, Стефани. Что-нибудь одно — и я сразу тебя отпущу, обещаю.
Было заметно, что она начинает раздражаться. Таксист почем зря честил Клариску.
— Ладно, — сказала она, переступив с ноги на ногу. — Ты мне нравишься, потому что ты чистил зубы и пил грейпфрут-жюс , прежде чем мы шли пить вино. Ты мне нравишься, потому что, когда я думаю, какой ты был маленький, — я вижу, как ты идешь через большие поля по земле, в которой не лежат кости.
— Лирика!
Она улыбнулась, развернулась и нырнула в машину. Там она схватила на руки Кларису, открыла окно и высунула наружу голову — как в тот самый первый раз, когда я ее увидел.
— Ты мне нравишься, потому что ты еще ни разу не влюблялся. И даже когда ты полюбишь по-настоящему, я знаю, ты выдержишь боль, когда любви конец. У тебя всегда хватит сил подняться. Ты Новый Свет.
После чего Стефани крикнула таксисту: «Жми-дави! » — Дэново словечко, о котором она узнала из моих рассказов и которое включила в свой лексикон. Она уехала, оставив меня у края тротуара, а вокруг меня во всех направлениях взмывали авиалайнеры — в небо, в неизвестность.
Меня вдруг охватило странное чувство, сродни галлюцинации, будто я в последний раз сознательно совершаю некий поступок — в данном случае, покидаю Европу.
Она исчезла, и я искренне полагал, что на этом поставлена точка.
25
Стоит ли говорить, что Стефани и Анна-Луиза поладили, как две кошки в одном лукошке.
Познакомились они вчера вечером, после того как Стефани и Моник прикатили к нам на гангстерски-лазоревом «бьюике», взятом напрокат в аэропорту Сиэтл-Такома (Си-Так), — тот еще автомобиль, дедуля наш одобрил бы: бензина жрет прорву, от приборной доски в глазах рябит — прямо электронное казино, на такой не по дорогам ездить, а в космос летать.
Джасмин, Анна-Луиза, Дейзи, Марк и я спокойно себе ужинали и судили-рядили по поводу Джасминовой стратегии продаж «Китти-крема»® («Пора мыслить глобально, ма!»), пока Марк не грохнул на пол плошку с Дейзиной «Растапастой»® — свернутой в спирали красной, желтой и зеленой лапшой с каким-то хитрым соусом.
— Господи, Марк, — запричитала Дейзи, — как ты собираешься жить на свете? Прикажешь под стеклянным колпаком тебя держать? Ну что стряслось, опять ворон считаешь? — (Марк показывал пальцем через всю комнату в сторону окна на улицу.)
Чудо-машина причалила к нашей мостовой на несколько часов раньше, чем мы рассчитывали, и из ее бархатистого нутра уже вылезали Стефани и Моник, обряженные в новенькие, только с прилавка, костюмы в стиле кантри. На обеих ковбойские шляпы, отутюженные джинсы в обтяжку и замшевые ковбойские сапоги, разница была только в куртках — на Моник короткая замшевая, а на Стефани глянцевая, из черного винила с бахромой, как у Джереми Джонсона, и при ней муляжный пистолет в кобуре на ремне, затянутом вокруг ее осиной («ох-пополам-бы-не-переломиться») талии.
Мы пятеро плюс Киттикатя стояли у окна и оттуда наблюдали, как Стефани и Моник, потягиваясь, разминают мышцы после долгой езды.
— Десантная высадка супермоделей фирмы «форд», — произнесла Дейзи, и в тот же миг Моник метнула невидимое лассо, чтобы заарканить Стефани, которая резво отпрыгнула и, низко пригнувшись, выпустила все воображаемые шесть пуль, для убедительности выкрикивая бах-бах-бах, прямо в нас, оторопевших за оконным стеклом. Затем она щелчком сдвинула шляпу на затылок, выпустила изо рта призрачное облако сигарного дыма и подмигнула.
— Круто! — завопил Марк.
— Не понимаю, — сказала Анна-Луиза, — почему европейцы утюжат джинсы? К чему это? Такая пошлость!
Мы по-кретински помахали в ответ, как больные, очумевшие от лекарств. Как если бы мы не знали, кто они.
— Я открыла потрясающий способ доставать мисс Францию, — говорит Анна-Луиза.
Сейчас вечер, мы с ней сидим в ее обшарпанной кухоньке с деревянными шкафчиками и мусолим события вчерашнего дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82